«Глаза Сфинкса». Записки нью-йоркского нарколога
Шрифт:
Хоть плачь, хоть смейся! Какими мы порой кажемся себе мудрыми, когда строим очередной план на будущее. Как уверены в том, что учли все нюансы, все взвесили, согласовали со своими возможностями, со своей душой.
Проходят годы и, оборачиваясь назад, разводишь руками. Если бы мне сказали тогда, и если бы я бы знал, что... Жизнь ломает все наши планы. Но – что удивительно! – жизнь дает гораздо больше, то, чего мы и не предполагали…
Да, диплом дался мне нелегко. Чего таить? Пришлось и краснеть, когда вызывали к доске, а я не мог даже понять, о чем меня спрашивают.
В течение года я не прочел ни одного романа, не взял в руки ни одну любимую книгу. Только учебники. Прощайте,
Художественная литература, прежняя работа в издательстве, привольная жизнь в России – все это мне теперь казалось далеким, нереальным, словно и не существовавшим никогда...
Но каких бы усилий ни стоило мне получить заветный диплом, все же не могу их сравнить с тем – не побоюсь этого слова – титаническим трудом, затраченным для этой же цели моими однокурсниками. В конце концов, что мне? Ну, не досыпал. Ну, порой сгорал от стыда. Ну, терзался сомнениями.
А каково им, вчерашним? Тем, кто десять, пятнадцать, двадцать лет кряду убивали свои мозги, тело и душу алкоголем и наркотиками? Тем, кого по ночам наверняка прошибал холодный пот ломок (физические ломки длятся до полугода). Некоторые мои однокурсники жили не у себя дома, не в окружении любящих родных, а в приютах и домах трезвости, где частые драки, воровство. После занятий я ехал на работу или домой, а они – в клиники, где должны были показываться на глаза врачам, продолжать свое лечение.
Многие из них были больны серьезными хроническими болезнями. Разводились с супругами, ходили по судам, пытаясь сохранить или вернуть родительские права.
Спору нет, диплом нарколога был мне дорог, однако по значимости его все же нельзя было поставить рядом с дипломом экономиста или литературного редактора (которых я, кстати говоря, не имел, когда-то в России легкомысленно бросив два института). Словом, у меня были свои мерки для сравнения.
Иное дело – мои «одноклассники»: почти треть из них не смогли дотянуть до финиша, мистически исчезнув, попросту говоря, – сорвались, «зависли», «заторчали», «ушли под стакан», – выбирайте любое выражение.
У тех, кто все-таки дотянул до финиша, не было никакого другого образования, кроме школьного или GED (эквивалент школьного аттестата зрелости). Причем добрая половина из них эти свои GED получали не в обычных школах, а в тюрьмах.
И вот такие, вчерашние уголовные, отверженные, падшие, вдруг нашли в себе силы – подняться. Целый год посещали занятия, выполняли домашние задания, сдавали экзамены. Немыслимо! Многие из них сами не могли поверить, что совершили такое.
Да, все они еще были «сырыми», не только профессионально, но и психологически. У большинства сохранялись повадки вчерашних торчков: они часто ссорились, по поводу и без заходились в истерике, гневе. Были и такие, кто ходил в деканат стучать на однокурсников и преподавателей, флиртовал (один случай с Сильвией чего стоит – медовый месяц для обоих закончился срывом и отчислением со школы).
И вот им завтра предстояло появиться в клиниках и госпиталях Нью-Йорка, чтобы не лечиться, а лечить. Лечить активных наркоманов и алкоголиков, тех, с кем еще вчера вместе кололись и пили водку! Они должны были учить наркоманов, как правильно жить, как себя вести в обществе и, самое главное, как не употреблять наркотики. Они?!..
ххх
...Это был незабываемый солнечный день. Вся аудитория была украшена цветами и воздушными шарами. Студенты-выпускники в костюмах и нарядных платьях, все чистенькие, благоухающие духами и дезодорантами.
Знакомили друг друга со своими родственниками. Жен и мужей, увы, пришло не много. В основном – сестры и братья, друзья. Дети Рауля носились из угла в угол, заползали под парты. Горделивый Роберт познакомил меня со своим сыном и его русской герл-френд, которая, надо сказать, на этом празднике чувствовала себя не в своей тарелке. Но улыбалась. Мой «американский брат Марк» представил меня своей сестре, а священник Виктор – своему боссу.
Разумеется, пришли и преподаватели, директор и вся администрация. Вручали дипломы. Каждый выпускник произносил речь – прощальную, благодарственную. Многие, не договорив до конца, начинали плакать. Никто не скрывал своих чувств. Как я потом понял, – не умели скрывать. Да-да, не удивляйтесь: при всей изворотливости, лживости, наркоман не умеет скрывать свои чувства. Особенно светлые чувства, которые ему так плохо знакомы...
Мне диплом вручала миссис Тери – замдиректора, та самая, которая год назад, принимая меня в институт, спросила: «Марк, зачем вам это нужно?» В институте она следила за посещаемостью и дисциплиной, но, в основном, имела дело с бумагами. Студенты не шибко любили Тери за сухость и формализм, предпочитая обращаться напрямую к директору, который был человеком более либеральным.
В прощальной речи я тоже поблагодарил преподавателей и студентов. Смотрел на сидевшую напротив миссис Тери, всегда бесстрастную, рассудительную, испытывая к ней какое-то смешанное чувство презрения и жалости. Как может она работать с людьми, которых презирает? Еще и замдиректора! – думал я, глядя, как она сдержанно хлопает в ладоши и принимает от студентов цветы. Мне показалось, что в ее облике сквозит что-то от холоднокровной ящерицы.
Одной из последних микрофон взяла студентка по имени Барбара. Низкорослая, коротконогая, склонная к полноте пуэрториканка. Во время занятий Барбара ничем не выделялась, была немногословна, держалась в тени. Она не была наркоманкой, но сидела в тюрьме, поэтому в группе ее считали «своей». О себе Барбара особо не распространялась, публичных откровений не делала, драматических историй из своей жизни не рассказывала. Разве что часто упоминала маму, которую очень любила. Интерес к Барбаре у группы был невелик.
Когда она взяла микрофон, на многих лицах изобразилась досада. Мол, сейчас придется выслушивать эту скучнейшую Барбару, которая наверняка не будет ни рыдать, ни петь, ни выбегать в слезах из аудитории. Уж лучше бы отказалась от речи.
Барбара некоторое время молчала, глядя в окно. Затем стала тихо говорить, сделав несколько шагов по аудитории:
– Вот моя история. Мой муж был драгдилером, продавал крупные партии наркотиков, и я ему помогала. Мужа застрелили, и я решила вести его бизнес, – говорила Барбара, не переставая медленно ходить от стены к стене и глядя перед собой так, словно не видела ни цветов, ни блестящих шаров. – Через два года меня накрыло ФБР. У меня были конфискованы крупные партии кокаина и метадона. Прокурор запросил максимум – двадцать пять лет, по «Закону Рокфеллера», но судья сжалился, и мне дали пятнадцать, без права досрочного освобождения, – она все ходила, и тихо лилась ее речь в этом притихшем, каком-то перепуганном зале. – Но такой мягкий приговор судьи обозлил меня еще больше. Я наладила наркобизнес в тюрьме. Я видела, как людей убивают из-за наркотиков и как они умирают от овердоз, но меня это не трогало. Сама я не употребляла, лишь несколько раз укололась, из любопытства, и изредка курила траву. Однажды меня протестировали на СПИД и обнаружили вирус. Я вышла в тюремный дворик, долго там сидела. Я поняла, что это Божья кара за все зло, которое я причинила людям. Я решила покончить с собой. Но потом мне сделали повторный тест, и оказалось, что произошла ошибка: перепутали мой тюремный номер с номером другой женщины. С тех пор я каждый день прошу у Бога прощения...