Глазами, полными любви
Шрифт:
В более демократичных плацкартных всё так же, по Блоку, плакали и пели. Хныкали младенцы, измученные дорогой, носилась по коридору неугомонная пацанва, кто-то включал музыку в смартфонах. Тишина наступала разве что после обеда, когда, насытившись «дошираком» и растворимым супом из пакетиков, народ отправлялся на боковую. Правда, в скором времени вагонное пространство заполнял многообразный, разной степени интенсивности храп.
Заоконные виды, любоваться которыми предполагала Наталья Алексеевна, на деле оказались скучно однообразными. Вначале долго ехали по бесконечной Барабе с ее степной пустотой, изредка перемежаемой поселками. Мелькали в низинах мелкие, похожие на чайные
Волшебница осень раскрасила пейзажи в меру своих возможностей, но вид разваливающихся полузаброшенных деревень, поселков, выморочных полустанков рождал в душе чувство безнадежной апатии. Невольно на память приходили лермонтовские слова о немытой России или строчки того же Блока: «Россия, нищая Россия, мне избы серые твои, твои мне песни ветровые, – как слезы первые любви!»
Подобные слова мог написать, пожалуй, только еще не старый, не остывший душой человек, подумалось Наталье Алексеевне. Серость, неприбранность, убогость Родины еще заставляют его испытывать сильные чувства. Но проходит определенное количество лет, человек все глубже понимает: изменить на этих необъятных просторах ничего нельзя в принципе. И начинает тупо отбывать отмеренный судьбой срок, все глубже погружается в семейные и служебные дрязги, пьянство, бессмысленное «кидание понтов», словно бы пытаясь доказать самому себе, что и он не тварь дрожащая, а право имеет.
В свое время большевики ценой миллионов сломанных судеб пытались изменить привычное течение жизни. На каком-то этапе казалось, что это удалось. Из общества исчезла вопиющее социальное неравенство, народ получил доступ к медицине, образованию, из подвалов и коммуналок перебрался пусть в тесные, но вполне пригодные для жилья «хрущевки». Что бы ни плели в наши дни защитники во многом абсурдного, полного нелепости и жестокости постсоветского строя, но именно при Советах страна добилась наиболее впечатляющих успехов в науке, культуре, смогла победить в тяжелейшей войне, в считанные годы восстановить разрушенное фашистами.
Но не прошло и восьмидесяти лет после революции, как все вернулось на круги своя. Люди старшего поколения, чье детство и юность пришлись на хрущевско-брежневскую эпоху, так и не смогли понять, каким образом произошла метаморфоза в обществе. Жулье, ворье, мерзавцы и прохвосты всех мастей смогли снова захватить власть и вновь принялись набивать карманы – да с такой прытью, что прежние господа только подивились бы хватке и цинизму так называемых «новых русских».
Как из-под земли выскочили откуда-то откормленные рожи с бычьими загривками. Поверхность земли, подобно язвам на теле прокаженного, усыпали особняки, коттеджи и дворцы-«шубохранилища», обнесенные высоченными заборами. Людям, не обладавшим талантом облапошивания и обдирания ближнего своего, оставалось только выживать, трудясь на новых хозяев жизни, набивая животы соевой колбасой да лапшой «доширак».
Самое удивительное, все произошло как бы само собой, без лишнего шума и крика. Хотя нет, как раз наоборот – с шумом и криками. Криками о свободе, справедливости, о том, что так дальше жить нельзя. Над городскими стадионами и в скромных квартирках слышалось оглушающее: «Мы хотим перемен!» Пока одни жаждали перемен, толком не понимая, каких, другие, более умные, наглые и циничные, осуществляли эти перемены на деле. Как крысы, внезапно дорвавшиеся до головки сыра, они жадно «дербанили» ослабевшее, расползающееся государство, растаскивая все, что попадалось на пути.
Вначале газеты писали о ворюгах, укравших сотни тысяч рублей. Потом никого не стали удивлять сообщения о хищении миллионов рублей, затем миллионов долларов. Дальше –
Еще до начала перестройки в народе гуляла простенькая мудрость: кто что охраняет, тот то и имеет. В конце концов бывшие стражи и кураторы заполучили шестую часть суши в полное владение и начали творить на ней кому что заблагорассудится, позабыв не только о справедливости, но хотя бы об элементарных приличиях.
Произошедшую в стране деградацию Сергачевы увидели собственными глазами во время поездки на юг. За окнами проплывали редкие безликие поселки, в свое время наспех построенные целинниками. Состоящие из двух-трех улиц, заставленных одинаковыми двухквартирными домами и неизменным клубом, где когда-то по вечерам «крутили» кино, останки былых совхозов являли собой жалкое зрелище. Штукатурка на домах облупилась, облезла. Едва живые, потемневшие от времени шиферные крыши были похожи на неказистые шапчонки мужичков-работяг. На некоторых домах крыши обновили, но блестевшие под степным солнцем металлопрофильные покрытия казались яркими заплатками, настроченными на ветхие порты. Чахлые деревца и кустарники, кое-где торчавшие в палисадниках у домов, только усиливали ощущение унылости, тупой безнадежности. Казалось, жизнь покинула эти места, когда умолк в полях рев тракторов, ушли в небытие трудовые подвиги строителей новой жизни.
* * *
Давным-давно отца Натальи Алексеевны, директора одного из первых степных совхозов Алексея Михайловича Черновца, наградили медалью «За покорение целинных земель». Медаль не считалась слишком уж ценной. В те времена подобными наградами в Сибири и Казахстане государство снабдило, наверное, каждого второго труженика села. Наталья Алексеевна помнила, как такими «цацками» играли многие ребятишки в их поселке. Не стала исключением и их семья. Вместе с медалью она с сестрами «заиграла» десяток серебряных советских полтинников (целое состояние по нынешним временам). Женщина и сегодня прекрасно помнила, как выглядели те серебристые монеты. Тяжелые, увесистые, на одной стороне был отчеканен мускулистый рабочий в комбинезоне, надетом на голое тело. Перед ним стояла наковальня, и он взмахивал над ней тяжеленным молотом.
Как оказались монеты в их семействе, почему взрослые столь небрежно относились к несомненным ценностям, явным семейным реликвиям – кто бы сейчас сказал. В дни, когда космические корабли начинали бороздить просторы вселенной, легковесное отношение к материальной стороне жизни являлось типичным. Мало того, некоторые им бравировали. Лозунг «Раньше думай о Родине, а потом о себе» для многих советских граждан становился не фальшивой формальностью, а способом жизни. Во всяком случае, государство вдалбливало этот лозунг в сознание людей с раннего детства.
Возможно, все было куда проще: кто там думал о каких-то корнях, семейных памятных вещицах! Народ выживал, как мог, живя одним днем. Наталья Алексеевна отчетливо сохранила в памяти эпизод, как родители едва не развелись из-за мешка муки. По своему драматическому накалу эта сцена ничем не уступала эпизоду из какого-нибудь фильма вроде «Павел Корчагин» или «Коммунист».
Где-то в середине хрущевского правления, когда в стране начались перебои в снабжении хлебом, однажды, как всегда затемно, отец вернулся с работы домой и увидел в сенях большой серый мешок. Смывая под рукомойником грязь и пот, смешно отфыркиваясь, тряся головой, как недовольный кот, он спросил: