Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова

Распутин Валентин Григорьевич

Очевидно, тем не менее, что ни одна из трёх старух, изображённых в “Новом Робинзоне”, не может претендовать на воплощение образа прекрасной России прошлого, хотя бы потому, что Петрушевская совершенно не склонна к их идеализации, и о каждой сообщает что-нибудь неприятное или даже страшное. Пусть об одной из старух, Анисье, и говорится в финале рассказа: “у нас была бабушка, кладезь народной мудрости и знаний”, однако ни “народная мудрость” Анисьи, ни её “знания” ни в коей мере не свидетельствуют о её особом, характерном лишь для деревенских жителей нравственном кодексе (курсивом

выделена ключевая для писателей-деревенщиков категория). Петрушевская совершенно неслучайно вводит в рассказ эпизод, ярко обрисовывающий самую суть личности Анисьи и совершенно непредставимый в изображавшей русских старух-праведниц прозе деревенщиков:

Анисья, видимо, злилась на то, что мы тратим картофель на Марфутку, а не на покупку молока, она не знала, сколько мы извели картофеля на Марфуткин огород в голодное весеннее время (месяц май – месяц ай), и воображение у неё работало, как мотор. Видимо, она прорабатывала варианты Марфуткиного скорого конца и рассчитывала снять урожай за неё и заранее сердилась на нас, владельцев посаженного картофеля.

Но если главные герои рассказа Петрушевской не собираются возвращаться в цивилизованный мир (как в робинзонадах), не пытаются бороться с тоталитарным государством (как в антиутопиях) и не мечтают о слиянии с патриархальным крестьянским миром (как в деревенской прозе), то какова их цель? Зачем они покинули город с “генеральскими потолками” квартиры родителей отца рассказчицы, а потом и деревню и сознательно отделили себя ото всего остального человечества?

На первый взгляд, ответ на этот вопрос очень простой: “Чтобы выжить после глобальной катастрофы”. Однако этот ответ явно недостаточен. Во-первых, как мы помним, отец “давно”, то есть ещё до всякой катастрофы “жил жаждой уйти” от людей. А во-вторых, желание выжить совершенно не объясняет, зачем мать впускает в “свой круг” (название ещё одного рассказа Петрушевской), то есть в круг семьи, двух найдёнышей – сначала девочку, а потом мальчика. Когда мать берёт девочку, рассказчица комментирует это так: “Маме всегда было больше всех надо, отец злился”, – но и отец со временем принял девочку, а потом (и тоже не без сопротивления) [65] – мальчика. Именно ответ на вопрос: “Что «было надо» матери семейства?” – как представляется, помогает понять, какова была главная цель “новых Робинзонов”, не сразу прояснившаяся даже для отца.

65

О появлении мальчика в семье рассказано так: “Отец, который притерпелся к Лене и даже приходил к нам днём кое-что поделать по хозяйству, тут ахнул”.

Прямой ответ на этот вопрос как бы между делом (самое важное у многих писателей очень часто говорится как бы между делом и теряется в подробностях) даётся в финале рассказа Петрушевской. Процитируем ключевой, на наш взгляд, фрагмент “Новых Робинзонов”:

Зима замела снегом все пути к нам, у нас были грибы, ягоды сушёные и варёные, картофель с отцовского огорода, полный чердак сена, мочёные яблоки с заброшенных в лесу усадеб, даже бочонок солёных огурцов и помидоров.

На делянке, под снегом укрытый, рос озимый хлеб. Были козы. Были мальчик и девочка для продолжения человеческого рода, кошка, носившая нам шалых лесных мышей, была собака Красивая, которая не желала этих мышей жрать, но с которой отец надеялся вскоре охотиться на зайцев.

Таким образом, заветная цель сначала матери, а потом и всей семьи состоит ни больше ни меньше как в создании годных условий “для продолжения человеческого рода” или его возрождения, в том случае, если остальное человечество уже самоуничтожилось, и члены семьи рассказчицы “действительно остались одни на свете”.

Теперь становится понятно, почему Петрушевская, опять же, как бы мимоходом, сообщает, что отец рассказчицы когда-то повредил “ногу в бедре” и навсегда остался хромым. Ведь ногу в бедре во время борьбы с Богом когда-то повредил библейский Иаков, который, как и отец рассказчицы, большую часть жизни провёл в бегах и от которого в итоге произошло двенадцать колен еврейского народа. То есть текст, маскирующийся под робинзонаду, антиутопию и образчик деревенской прозы, в итоге предстаёт аналогом мифологической библейской истории.

Тексты рассказов печатаются по изданиям:

Юрий Казаков Во сне ты горько плакал // Казаков Ю. Во сне ты горько плакал: избранные рассказы. М.: Современник, 1977. С. 351–367.

Людмила Улицкая Перловый суп // Столица. 1991. № 46–47. С. 120–121.

Юрий Коваль Выстрел // Коваль Ю. Чистый Дор. М.: Детская литература, 1991. С. 39–44.

Татьяна Толстая Свидание с птицей // Толстая Т. Невидимая дева. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2014. С. 133–151.

Виктор Драгунский Поют колёса – тра-та-та // Драгунский В. “Рыцари” и ещё 60 историй: собрание Денискиных рассказов. М.: Издательский проект “А и Б”, 2017. С. 115–119.

Виктор Голявкин Премия // Голявкин В. Повести и рассказы. Л.: Детская литература, 1964. С. 127–129.

Фридрих Горенштейн Дом с башенкой // Юность. 1964. № 6. С. 47–57.

Андрей Битов Но-га // Битов А. Жизнь в ветреную погоду. Л.: Художественная литература, 1991. С. 30–42.

Фазиль Искандер Мученики сцены // Искандер Ф. Праздник ожидания праздника: рассказы. М.: Молодая гвардия, 1986. С. 83–94.

Василий Аксёнов Завтраки сорок третьего года // Аксёнов В. Катапульта: рассказы и повесть. М.: Советский писатель, 1964. С. 89–99.

Юрий Нагибин Зимний дуб // Нагибин Ю. Зимний дуб. М.: Молодая гвардия, 1955. С. 311–319.

Валентин Распутин Уроки французского // М.: Детская литература, 1982. 110 с.

Людмила Петрушевская Новые Робинзоны // Петрушевская Л. По дороге бога Эроса. М.: Олимп, 1993. С. 141–150.