Глиф
Шрифт:
Здесь, в лагере байкеров, он засветился.
Конечно, это мог быть просто отблеск от костра, как подумал бы любой скептик-маловер. Но Марине не надо было думать: она чувствовала, что с этим местом неладно. С самого начала чувствовала. С первой минуты.
И ведь она понятия не имела, куда ее привезли.
После кошмара на заправке — ей пришлось в буквальном смысле слова ползать на коленях, рисуя мелом на асфальте малую печать Соломона под надзором двух байкеров, а потом один из них взял канистру и повторил ее рисунок тонкой струйкой бензина — Марину чуть не стошнило от вони — а второй, главный, достал зажигалку, настоящую «Зиппо», и картинно, как в американских фильмах, щелкнул крышечкой, но тут выскочил охранник в сизом камуфляже, с рацией в одной руке и дубинкой
Главного байкера звали Шаманом.
Он увез Марину на ревущем монстре подальше от взорванной заправки, через холод и тьму, по мокрым и темным улицам, вон из города, по проселочным дорогам, мимо заборов и гаражей, складов и цехов, сквозь промзону и частный сектор — в лагерь, где был костер, было тепло, и было много очень тихих, молчаливых людей.
Там он и представился. Шаман. Кличка это или должность — в любом случае, имя ему подходило идеально. Разглядеть его ночью Марина толком не смогла, но в повадках байкера было что-то именно от шамана. Железобетонная уверенность в своих поступках — и легкий налет безумия. Не от мира сего…
Он заставил ее выпить водки из алюминиевой кружки и выдал спальный мешок. Последнее, что Марина запомнила — как с отвращением выбрасывала из спальника использованный презерватив. Потом ее не стало. Тело, наверное, еще совершало какие-то движения на автопилоте (например, сходило в кустики перед сном, и расшнуровало обувь), но истерзанная душа Марины покинула бренную оболочку, пообещав вернуться утром.
И вернулась. Пробуждение получилось болезненным. И скорее даже в моральном плане, чем в физическом. То, что должно было поблекнуть дурным сном — по сути, весь вчерашний день, и особенно ночь — осталось в памяти таким четким, будто произошло только что. Она даже не знала, как звали сгоревшего байкера. Но его ухмылка… и брызги льющегося на голову бензина… От всего этого Марину пробирала дрожь.
Впрочем, не только от этого.
Она полностью потерялась в пространстве и времени. Не знала, где она, и сколько времени проспала. Выбравшись из вонючего спальника, Марина очутилась в пустой палатке, чуть покосившейся и заваленной картонными коробками. В одной из них, открытой, лежали консервы. На четвереньках Марина добралась до клапана и расстегнула молнию.
Снаружи стоял туман. Он сразу прилип к коже холодной испариной, и тут Марина поняла: с этим местом что-то не так.
Звуки. Вот оно. Звуки тут… странные. Слишком тихо. Слишком мало. И — не в такт. Полный рассинхрон звуков и событий, их причиняющих. Говорят, такое бывает в горах, где эхо шутит, но здесь-то никаких гор отродясь не водилось…
Само по себе место лагеря было вполне прозаическим. То ли свалка, то ли сильно захламленный пустырь возле железнодорожного переезда. Ржавые рельсы, шпалы в мазуте. Осклизлая от тумана вышка линии электропередач, на фарфоровых предохранителях провисли толстые провода в мельчайших капельках росы. Бетонные кольца, метра полтора в диаметре. Полусгнившая деревянная катушка для кабеля, без кабеля, разумеется, спасибо охотникам за цветным металлом. Наглухо заколоченная будка с черепом, костями и молниями, «Не влезай — убьет!». Марсианских размеров и вида бурьян, превратившийся за зиму в сухостой выше человеческого роста. Старые автомобильные покрышки, сложенные в пирамиду. Несколько кострищ. И среди всего этого — палатки, хибары, хижины, навесы и просто брошенные на мокрую
Люди тоже были странные. Слишком тихие для такого места. Прошлым летом Белкин вытащил Марину на слет байкеров, и самыми яркими впечатлениями для нее стали шум моторов, смрад паленой резины, зубодробительный грохот музыки и писк полуголых девиц, участвовавших в невыносимо пошлом конкурсе — ну этом, с сосисками и горчицей.
Здесь же все ходили медленно и осторожно, стараясь не задевать друг друга, разговаривали мало и тихо, вполголоса, а то и вовсе шепотом, и татуированные девицы, коих тут хватало, и огромные патлатые и бородатые мужики в кожанках и джинсовых жилетах. На жилетах были эмблемы, но какие именно, Марина разглядеть не смогла, потому что суровые байкеры совсем по-старушечьи кутались в шерстяные пледы, овчинные безрукавки и пуховики. Утро (если, конечно, это было утро) выдалось промозглое, а костров тут почему-то не жгли. Еду готовили на небольших газовых плитках.
Все это больше напоминало лагерь беженцев, чем разнузданное логово байкеров, гнездо порока и разврата. А сами байкеры и их потаскушки тихим бормотанием и бесцельными брожениями вызывали ассоциации со сбежавшими пациентами дурдома, настигнутыми массовым приступом депрессии.
Марина закуталась в спальник и пошла искать Шамана.
Она как раз проходила мимо череды мотоциклов (тоже странность: кроме супер-пупер-навороченных байкерских монстров тут были и заурядные «Явы» с «Уралами», и парочка спортивных кроссовиков, и даже один гламурный розовый скутер), когда ее вдруг что-то толкнуло изнутри, будто сердце пропустило удар, а потом щедро качнуло кровь. В голове зашумело, перед глазами поплыли цветные пятна, и во рту появился неприятный привкус — словно монету под язык положили. Белкин когда-то ездил на экскурсию в Чернобыльскую зону и потом рассказывал, что там, в некоторых местах, особенно возле больших скоплений металла, с ним происходило подобное… Тут-то Марина и поняла: место, где стояли лагерем байкеры — непростое.
И чем больше она бродила по лагерю, тем сильнее убеждалась в правильности умозаключения, поглаживая рукой медленно теплеющий кристалл кварца в кармане. Странная, незнакомая энергия пропитывала все вокруг, от железной вышки в шелухе ржавчины до клубов тумана, стелющегося по кустам. Но если в прочих местах Силы Марина ощущала прилив бодрости, будто свежей родниковой водой умылась, и иногда даже скрытую пульсацию геоэнергетических потоков, то здесь все было наоборот.
Место высасывало из людей силу. Не только из Марины. Из всех. Поэтому и байкеры со своими шмарами были тут вялые, сонные и замученные. На вопросы отвечали односложно и невпопад, смотрели в сторону, избегая прямого взгляда, и никто, ровным счетом никто не знал, где сейчас Шаман и когда он вернется в лагерь.
Сама природа была изможденной, потрепанной и уставшей. То, что Марина приняла за утро, оказалось ранним вечером. По крайней мере, в лагере уже пообедали — это она смогла выяснить, а вот вопросы насчет точного времени (часов у Марины не было, а мобильник разрядился) вызывали у байкеров странную реакцию: они вздрагивали и втягивали голову в плечи.
Солнце за дымкой даже не просвечивало, небо было равномерно серого цвета, но постепенно начинало темнеть, и Марина решила, что сейчас около пяти вечера. Если она и ошиблась, то ненамного. Вскоре небо почернело, и на лагерь опустились сумерки, сделав его еще более мрачным и негостеприимным.
Когда приехал Шаман, началось движение. Байкеры, понукаемые вожаком (а иногда — в буквальном смысле слова из-под пинка) натаскали дров, полили их бензином (Марину в очередной раз передернуло от неприятных воспоминаний), и развели огромный костер, вокруг которого и собрались все обитатели лагеря. Шаман лично сунул Марине в руки открытую банку тушенки и алюминиевую ложку, а сам принялся есть с ножа, отрезая ломти от куска ветчины в вакуумной упаковке.
У Марины неожиданно проснулся зверский аппетит. Она быстро прикончила тушенку, настолько жирную и вредную, что в обычной, прошлой, жизни Марину бы стошнило, и все-таки вытащила свой кварц.