Глиф

Эверетт Персиваль

эксусай

Борис сидел за столом – то делал какие-то записи, то играл сам с собой в крестики-нолики. Он скучал, симптомы были однозначны: вялые вздохи, рассеянное почесывание затылка, энергичное расширение глаз, чтобы не закрылись. Прошло две недели, как мы приехали, и хотя общие обеды оказались деревянными, однообразными, пресными и нелепыми, мне, как, видимо, и Борису, их недоставало: опасаясь, как бы кто-нибудь не разгадал мой настоящий секрет, Штайммель решила в столовую не ходить. Возможно, Борис даже уснул и рука двигалась по столу самостоятельно: когда раздался стук в дверь, он чуть не выпрыгнул из кожи, а потом

взглянул на карандаш в своих пальцах, словно спрашивая, что он там делает. Стук повторился. Борис подошел к двери и прислушался.

– Доктор Штайммель? – тихо сказал он.

– Нет, это я, доктор Дэвис.

Борис оглянулся на меня и снова приложил ухо к двери.

– Доктора Штайммель нет.

– Я пришла к тебе.

Борис кашлянул и скривился.

– Доктора Штайммель здесь нет, лучше вам уйти.

– Ну же, впусти, – сказала Дэвис. – Я тебе кое-что принесла. И для мальчика тоже.

Борис опять взглянул на меня и вытер руки о штанины.

– Я открою, но смотрите: чтобы вас здесь не было, когда доктор Штайммель вернется.

Он открыл дверь и встал прямо на пороге.

– Я тебя разбудила?

– Нет-нет. – Борис пригладил волосы. – Я просто сидел и думал. – Он опустил глаза и уставился на Рональда. Дэвис держала шимпанзе за руку. – Привет, Рональд.

– Рональд, помаши Борису.

Рональд выглядел подавленно, как никогда, но все-таки помахал, а затем равнодушно оглядел комнату.

– Так что, ты нас не впустишь? – спросила Дэвис.

– Нет.

– Да брось ты, Борис. Ты же знаешь, я своя. И потом, как я отдам тебе сюрприз, если ты меня не впустишь?

– Ну хорошо. Только очень-очень быстро. Если Штайммель обнаружит вас здесь, она меня убьет или что похуже.

– Что может быть хуже смерти? – спросила Дэвис. Борис только усмехнулся.

– Где доктор Штайммель? – Дэвис вошла в комнату и забегала глазами, как обычно.

– Не знаю. Может, спит. Ее весь день нет. У нее депрессия. – Тут Борис осекся, словно сболтнул лишнего.

– Она вроде нервничает.

Борис кивнул, не сводя глаз с Дэвис.

– Ах да, твой сюрприз, – сказала она. Порылась в большой соломенной сумке и достала завернутую коробочку. – Не бог весть что, но надеюсь, тебе понравится, – и она вручила ему подарок.

Борис явно растрогался – кажется, у него даже слегка затряслись руки.

– Еще и в обертке. Спасибо.

– Давай, открывай.

Борис открыл коробочку, но я, как ни напрягал свои детские глаза на уровне перил клетки, не разглядел ничего; что бы там ни было, Борис покраснел. Он изобразил неловкую улыбку и немного отвел взгляд.

– Не знаю, что и сказать.

– Тебе нравится?

– Слов нет, [171] – Борис закрыл коробочку и спрятал в карман. – Это лишнее, правда. – Он улыбнулся ей, теперь уже открыто. – Вы сказали, вы что-то принесли для Ральфа.

– Да, – она снова запустила руку в сумку и достала банан; желтая шкурка почти вся уже побурела. – Я подумала, что малыш обрадуется свежим фруктам. Ведь в последнее время вы не ходите в столовую.

171

«Предположим, что у каждого была бы коробка, в которой находилось бы что-то, что мы называем «жуком». Никто не мог бы заглянуть в коробку другого; и каждый говорил бы, что он только по внешнему виду своего жука знает, что такое жук. При этом, конечно, могло бы оказаться, что в коробке у каждого находилось

бы что-то другое. Можно даже представить себе, что эта вещь непрерывно изменялась бы. Ну а если при всем том слово «жук» употреблялось бы этими людьми? В таком случае оно не было бы обозначением вещи. Вещь в коробке вообще не принадлежала бы к языковой игре даже в качестве некоего нечто: ведь коробка могла бы быть и пустой. Верно, тем самым вещь в этой коробке могла бы быть «сокращена», снята независимо от того, чем бы она ни оказалась!» («Философские исследования» Витгенштейна, № 293). Я обдумал это, стоя на матрасе как на объекте называния, но понял, что объект этого называния не относился к делу и что матрас даже не являлся названием той вещи. Но что я знал о грамматических правилах и играх языка, я, пришедший в язык, даже не учив его? Он был здесь, передо мной, и та вещь, которую я называл языком, даже не была вещью, разве только когда Штайммель интересовалась, как он устроен, или когда обезьяна Рональд пыталась передать мне знаками секретное послание. Я фактически был жуком в коробке.

«Ему снишьсяты! – закричал Траляля и радостно захлопал в ладоши. – Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была?»[Льюис Кэрролл. «Алиса в Зазеркалье», пер. Н. Демуровой. ]– Прим. автора.

– У нас здесь полно еды, но все равно спасибо. Ральф любит бананы. – Борис бросил нервный взгляд в мою сторону. Увидев, как я строчу в блокноте, он запаниковал. – А теперь идите, – сказал он, пытаясь развернуть Дэвис.

Но та выпустила лапу шимпанзе, и животное поскакало по комнате.

– Рональд, а ну-ка вернись, – сказала она. – Вернись сию же секунду. Извините.

– Давайте быстрее.

Дэвис направилась к обезьяне, глядя не на нее, а по сторонам.

– Пошли, Рональд.

Рональд ответил какими-то знаками.

– Не смешно, Рональд. Давай, будь хорошим шимпом, мы идем к себе в коттедж.

Рональд протянул пальцы к моей клетке. Должен признать, что его размер и несомненная сила меня несколько обескуражили. Однако познавательно было наблюдать, как животное передвигает свое тело с помощью рычага. Рональд откинул крышку, и я шлепнулся на матрас.

– Э, так это же клетка, – сказала Дэвис.

– Не совсем, – ответил Борис. – То есть да, но то есть нет. Кроватку мы не нашли.

Дэвис подошла вплотную и оглядывала меня, точнее, то, что вокруг.

Борис потянул ее за руку:

– Послушайте, не доктор Штайммель идет?

– Что это? – спросила Дэвис, подобрав мой блокнот.

– Доктор Штайммель делала какие-то пометки, – ответил Борис.

– Непохоже, – сказала Дэвис. – Тут написано: «Борис, бананы мне нравятся не больше, чем тебе Штайммель». Это он написал?

– Ну конечно, нет.

– Борис, но ведь больше некому. – Она попятилась и вытаращила на меня глаза. – О господи. О господи.

разбивка

пара пани дочь чпок рыжий

ту чинишь и лу же выше

нагло бока мести во добро сят

да жара зри ше не я низ просит

либидинальная экономика

По мне, Штайммель была крупной – едва ли великанша, но всем нам показалось, что ее ноги весят по сотне фунтов, когда они топали по деревянному тротуару.

– О господи! – произнесла Дэвис, но уже по другому поводу, все так же глядя на меня.