Глиняный папуас (сборник)
Шрифт:
— Витька Коровин, — сказал Громов, — предложил мне застраховать его от пожара и смерти. У него знакомый есть, в райстрахе работает.
— А-а! — догадался я. — Это тот, который похож на Шекспира и даже на Айвазовского.
— А зачем страховать? — продолжал Громов. — Он не боится ни огня, ни смерти. Да и этот, похожий на Айвазовского, захочет поглядеть, прежде чем дать оценку.
— Точно, — сказал я. — Страховать преждевременно. А кроме того, он не частная собственность, а археологическая находка и, значит, принадлежит
Громов, видно, понял это, как намек.
— Разумеется, вещь государственная. Он в кабинете хранится временно. Пока отец готовит материалы и пишет докторскую. А потом отец его вернет.
— Куда?
— Куда? Конечно, в музей.
Я вспомнил глиняного папуаса, державшего в руках натянутый лук со стрелой, и то, как отломился палец и вылетела стрела и попала прямо в Витьку, стоящего со мной рядом.
— А хорошо ли ему будет в музее? — спросил я. — И администрация там не очень важно работает. По ее недосмотру у папуаса отломился палец.
— Это не из-за халатности администрации. Это теория вероятности виновата. Случай.
Тут в разговор вмешался мальчик (копия).
— Действительно, случай, — сказал он. — На нашей планете тоже подобный случай был. Философ мне рассказывал. В него в детстве, тоже, как в Витьку, попала стрела. Он после этого и выбрал себе такую редкую профессию и научился размышлять.
— А разве у вас есть папуасы?
— Не совсем папуасы, но были когда-то. Первобытные люди.
— Это очень интересно, — сказал я, — но ответь, пожалуйста, на один вопрос. Ты согласишься стоять в музее?
— Не соглашусь, — ответил мальчик.
— Ну вот, видишь, — сказал я Громову. — Он не согласится. Да и глупо стоять в шкафу в одной и той же позе и не шевелиться. Он же живой.
— Не будем предрешать вопрос, — возразил Громов. — Живой он или неживой, пусть решит наука.
Меня немножко обидело его замечание. Неужели мы без науки не можем решить сами? Ведь даже невооруженным глазом видно, что почти живой. Уж во всяком случае, не мертвый.
Когда я простился с копией мальчика и мы с Громовым вышли из кабинета, я сказал:
— И все-таки я не представляю себе, как он будет стоять в музее все в одной и той же позе и не шевелиться. А если спина зачешется или нога устанет?
— Не зачешется, — возразил Громов. — Как-нибудь привыкнет. Да ведь и музей рано закрывают, особенно перед выходным. А когда уйдут посетители и женщина из охраны, он может делать все, что захочет. Но все дело в том, что он не захочет.
— Почему? Ведь все чего-нибудь хотят.
— А он другой. Он копия. У него нет желания, кроме одного.
— Какого?
— Делать вид, что он и есть тот мальчик.
— Но он почти тот.
— В том-то и дело, что почти. Но у того было много желаний. А всего сильнее он хотел остаться на Земле и повидаться с будущим человечеством.
— Что ж, желание
— Живым посредником — да. Но это же только копия.
— А верно ли, — перебил я, — что у него нет желаний? Ведь я же сам слышал, как он сказал, что не согласится стоять в музее.
— Будут спрашивать его согласия! Он ведь археологическая находка, экспонат. Ведь глиняного папуаса не спрашивали хочет он или не хочет натягивать лук.
— Может, потому он и выстрелил, — пошутил я.
— Мы об этом выстреле много раз спорили.
— С кем? С Витькой?
— Нет, с мальчиком. С копией этой. Он по теории вероятности много знает. И по теории игр. И говорить с ним очень интересно.
— Значит, он живой.
— Неизвестно. Скорей всего, нет. Но когда-нибудь мы узнаем.
— Когда?
— Когда отец закончит докторскую и приведет в строгую систему все факты. Отец и сам не знает, куда его отнести. Живым принято называть существо биологическое. Его признаки — дыхание, обмен веществ. А он в этом не нуждается. Он еще проблема, загадка. Понимаешь? А мой отец настоящий ученый. Он хочет найти ответ на этот вопрос. И только после того выступить в печати.
— Ну, а копия не может ему в этом помочь?
— Кроме одного — казаться мальчиком. Вот он и кажется… У отца, правда, есть одна идея, которая мне очень нравится. Иногда он думает, что это не копия, а сам мальчик. А за копию мальчик себя выдает, чтобы мы его не спрашивали, как он сумел прожить несколько миллионов лет. Может, это тайна далекой внеземной цивилизации. Так думает мой отец. И тогда у него возникает желание порвать ту часть диссертации, которую он уже написал.
— Я бы на его месте порвал. Ясно, что это мальчик, а не копия. И в музей его ставить нельзя. Попробуй-ка сам постоять не шевелясь в одной позе.
— Отец мой тоже иногда так думает. А иногда он приходит в отчаяние от того, что загадка почти неразрешима.
Мы постояли с Громовым в коридоре у шкафа, на котором торчало несколько желтых древних человеческих черепов. Было тихо и немножко загадочно и казалось даже, что черепа прислушиваются к нашей беседе.
Потом Громов сказал:
— На улице льет дождь.
И посмотрел на мои ноги в новых сандалетах.
— А мне казалось, что ты в ботинках пришел на микропористой подошве.
— Это не я. Ты ошибаешься. Это мальчик.
— А ведь верно. На его ногах я видел твои непромокаемые ботинки. Не бойся, не пропадут.
— Знаю. Но костюм в химчистке все-таки почему-то пропал.
— Случайное совпадение, — сказал Громов. — Или по ошибке выдали другому, спутав его с тобой.
— А не могли, — спросил я, — его случайно со мной спутать? Он так похож на меня, особенно когда был без усиков.