Глобализация: тревожные тенденции

Стиглиц Джозеф Юджин

На самом деле эти бывшие коммунисты стали тем, что в европейской терминологии называется социал-демократами различных оттенков. В американских терминах они могут быть размещены где-то в диапазоне от Старых демократов Нового курса Ф. Рузвельта до более современных Новых демократов, хотя большинство из них, по-видимому, ближе к первым, чем к последним. Ирония заключается в том, что администрация демократа Клинтона, внешне принимая взгляды, созвучные этим социал-демократам, очень часто солидаризовалась в политике по отношению к переходным экономикам с реформаторами правого толка, учениками Милтона Фридмена и радикал-реформаторов, которые практически не обращали внимания на последствия своей политики в социальной сфере и области распределения дохода.

В России не было никого, кроме бывших коммунистов, с кем можно устанавливать отношения. Сам Ельцин был бывшим коммунистом - кандидатом в члены Политбюро. В России коммунисты фактически никогда не были отстранены от власти. Почти все российские реформаторы -

бывшие коммунисты. Одно время казалось, что линия разлома проходит между теми, кто был тесно связан с КГБ и Госпланом - центрами политического и экономического контроля при старом режиме, - и всеми остальными. «Хорошими парнями» были хозяйственники вроде Виктора Черномырдина, главы Газпрома, сменившего Гайдара на посту премьер-министра. Он казался прагматиком, с которым можно иметь дело. Некоторые из этих «прагматиков» готовы были украсть столько государственного имущества для себя и своих друзей, сколько им удавалось утащить; но они - и это было совершенно очевидно - не придерживались левой идеологии. На заре переходного периода США и МВФ в вопросе о союзниках, вероятно, исходили из суждений (верных или ошибочных) о способности превратить Россию в обетованную страну свободных рынков, но к 2000 г. возобладал жесткий прагматизм. В результате промахов Ельцина и его окружения изначальный идеализм сменился откровенным цинизмом. Администрация Буша приняла Путина тепло, как человека, с которым можно сотрудничать, причем почти не придавалось значение тому, что он выходец из КГБ. Потребовалось длительное время, чтобы мы наконец перестали судить о людях по тому, были ли они коммунистами при старом режиме, или даже по тому, что делали в то время. Ошибочная идеология ослепляла нас в отношениях с новыми лидерами и партиями в Восточной Европе, а также в разработке экономической политики. Не меньшую роль ошибочные политические суждения играли в отношении России. Многие из тех, кого мы считали союзниками, были скорее заинтересованы в самообогащении, чем в создании рыночной экономики, хорошо зарекомендовавшей себя на Западе.

Со временем, когда проблемы стратегии реформ и правительства Ельцина становились яснее, реакция людей как в МВФ, так и в министерстве финансов оказалась весьма схожей с позицией официальных лиц в правительстве США в более ранний период, когда провал Вьетнамской войны становился все очевиднее: игнорировать факты, отрицать реальность, подавлять дискуссию, тратить все больше денег впустую. Утверждалось, что в России выход из трудностей не за горами, вот-вот грядет рост; очередной кредит даст наконец России импульс; она доказала, что может выполнять условия кредитных соглашений, и так далее и тому подобное. Но по мере того как перспективы становились все более мрачными и чувствовалось, что кризис не за горами, акценты в риторике становились иными: уверенность в Ельцине уступала место опасениям той альтернативы, которая может прийти на смену ему.

Чувство беспокойства было ощутимым. Однажды мне позвонили из офиса одного из весьма влиятельных советников российского правительства. Он хотел организовать «мозговой штурм» в России по проблеме, что нужно сделать, чтобы придать России движение вперед. Самое лучшее, что МВФ предложил за те годы, когда он давал рекомендации России, была стабилизация, но он ничего не мог предложить, что могло бы инициировать рост. И было ясно, что стабилизация - по крайней мере в том виде, как она предлагалась МВФ,- не способна привести к росту. МВФ и министерство финансов США, узнав о моем приглашении, немедленно приступили к действиям. Министерство (по слухам, на самом высоком уровне) вызвало президента Всемирного банка, и мне было приказано отказаться от приглашения. Но хотя министерство, видимо, считает Всемирный банк своей вотчиной, оказалось, что другие страны, если они умело действуют, могут обойти даже министерство финансов США. Так случилось и на этот раз: телефонные переговоры и письма из России помогли мне отправиться туда, чтобы выполнить просьбу россиян - начать дискуссию, не связанную идеологией МВФ, а также особыми интересами, представляемыми министерством финансов США.

Визит в Россию был вдохновляющим, широкие дискуссии впечатляли. Там была группа высококвалифицированных специалистов, боровшихся за выработку стратегии роста. Они владели статистикой, но причины упадка России нельзя было понять с помощью одной только статистики. Многие из тех, с кем я беседовал, понимали важность проблем, которых либо не было в программах МВФ, либо им не уделялось достаточного внимания. Эти специалисты понимали, что рост требует большего, чем стабилизация, приватизация и либерализация. Их беспокоило давление со стороны МВФ, требовавшего быстрой приватизации, которая, как им казалось, приведет к еще более серьезным проблемам. Некоторые из них признавали важность разработки сильной антимонопольной политики и сетовали на отсутствие необходимой поддержки. Но что меня более всего поразило - это несоответствие между настроениями в Вашингтоне и в Москве. В Москве, по крайней мере в то время, шли здоровые политические дебаты. Многие были озабочены тем, что завышенный курс рубля подавляет рост, и они были правы. Другие опасались, что девальвация даст толчок инфляции, и они тоже были правы. Это очень сложные проблемы, и

в демократических странах они нуждаются в обсуждении. Россия пыталась сделать это, т.е. начать дискуссию, в ходе которой были бы услышаны разные голоса. В Вашингтоне, а точнее, в МВФ и министерстве финансов США боялись демократии, хотели подавить полемику. Заметив это, я был опечален парадоксальностью ситуации.

По мере того как умножались свидетельства провала и становилось все более ясно, что Вашингтон ставит не на ту лошадь, администрация США пыталась еще более жестко заглушить критику и общественную дискуссию. Министерство финансов старалось повсеместно прекратить дискуссии - от Всемирного банка до СМИ, будучи уверенным в том, что его интерпретация событий - единственно доступная массовой аудитории. Примечательно, что, даже когда свидетельства о возможной коррупции стали обсуждаться в газетах США, министерство финансов оставалось непоколебимым в своей стратегии.

Для многих схема залоговых аукционов, обсуждавшаяся в главе пятой (в ходе осуществления которой олигархи получили контроль над значительной частью богатейших природных ресурсов страны), стала той критической проблемой, по которой Соединенным Штатам следовало бы сказать свое слово. В России не без оснований считали, что Соединенные Штаты взяли себе в союзники коррупцию. Приглашение заместителем министра финансов США Лоуренсом Саммерсом [47] к себе домой Анатолия Чубайса, который руководил приватизацией, организовывал мошеннические залоговые аукционы и стал (что неудивительно) одним из наименее популярных официальных лиц во всей России, рассматривалось как публичная демонстрация поддержки коррупции. МВФ и министерство финансов США вошли в политическую жизнь России. Будучи на стороне тех, кто находился так прочно и так долго у руля в то время, когда создавалось чудовищное неравенство путем коррумпированного приватизационного процесса, Соединенные Штаты, МВФ и международное сообщество неразрывно ассоциировали себя с теми, чья политика в лучшем случае служила интересам богатых за счет среднего россиянина.

47

Впоследствии министр финансов.
– Примеч. пер.

Когда американские и европейские газеты наконец публично обнажили коррупцию перед всем миром, осуждение ее со стороны министерства финансов США было похоже на пустой и неискренний отзвук. На самом деле правда состоит в том, что генеральный инспектор Думы [48] довел эти обвинения до сведения Вашингтона задолго до того, как они появились в газетах. Во Всемирном банке мне настойчиво рекомендовали не встречаться с ним, чтобы не проникнуться доверием к его обвинениям. Если масштабы коррупции оставались неизвестными, то только потому, что глаза и уши были закрыты.

48

Имеется, очевидно, в виду председатель Счетной палаты.
– Примеч. пер.

ЧТО СЛЕДОВАЛО БЫ СДЕЛАТЬ

Долговременным интересам Запада больше бы отвечали отказ от тесных связей, с определенными лидерами и обеспечение активного содействия демократическим процессам. Это можно было бы сделать путем поддержки появляющихся на политической арене молодых лидеров в Москве и на периферии, тех, кто против коррупции и кто пытается создать подлинную демократию.

Я хотел, чтобы открытая полемика о стратегии Америки в отношении России состоялась в самом начале правления администрации Клинтона, полемика, широко отражающая дискуссии, идущие во внешнем мире. Я верю, что Клинтон, вняв аргументам, выбрал бы более сбалансированный подход, проявив больше внимания к проблемам бедноты и большее понимание значения политических процессов, чем люди из министерства финансов. Но, как это часто бывает, президент никогда не давал возможности представить ему полный спектр проблем и точек зрения. Министерство финансов считало эту проблему слишком значимой для себя, чтобы допустить положение, при котором президент играл бы важную роль в принятии решений по ней. Может быть, ввиду отсутствия интереса со стороны американского народа Клинтон сам не чувствовал, что проблема России достаточно важна, чтобы потребовать детального отчета по ней.

ИНТЕРЕСЫ США И РОССИЙСКИЕ РЕФОРМЫ

Многие в России (да и в других странах) уверены в том, что провалы политики реформ не случайны: ошибки были преднамеренными, направленными на разграбление России, чтобы устранить ее как угрозу на неопределенное будущее. Эта конспирологическая гипотеза, как мне кажется, наделяет людей из МВФ и министерства финансов США как значительно большей злонамеренностью, так и мудростью, чем, я думаю, они на самом деле располагают. Я думаю, что там действительно верили в успех своей политики, в то, что сильная российская экономика и стабильная Россия с ориентированным на реформы правительством отвечают интересам как Соединенных Штатов, так и всего мира.