Глобальное потепление
Шрифт:
— Я слушаю.
— Ты где сейчас? — бесхитростно нарываясь на ливановскую заготовку, спросил издатель.
— Да вот, решил сводить дочку в зоопарк. У тебя что-то срочное?
Обычно издатель понимал тонкие намеки. И Ливанов крайне удивился, услышав вместо извинения и прощания:
— Да. Срочное, Дима.
— Ну рассказывай, — он положил на столик крупную купюру и зашагал к выходу.
Лилька отстала, яростно споря о чем-то с юным Герштейном. Старый Герштейн не вставал из-за стола, ожидая счета, хотя, в принципе, ливановской купюры хватало на всех; видимо, надеялся забрать себе сдачу.
— Приезжай,
Ливанов присвистнул. И терпеливо, сам не ожидал от себя, растолковал:
— Я в зоопарке. С Лилей. Володя, неужели это не ждет до понедельника?
— Не ждет, — скорбно подтвердил издатель. — Вообще не ждет.
Фоном к его голосу что-то звучно рухнуло, такое впечатление, будто рассыпался книжный стеллаж. Кто-то с чувством выматерился, женский голос с явным опозданием крикнул истерически: «Осторожнее!». Издатель сказал несколько слов мимо прикрытой, видимо, ладонью трубки. Ливанов ничего не разобрал. Погром у них там, что ли, или обыск?.. Не может быть, не в этой стране.
— Приезжай, Дима, — повторил издатель, и в негромком интеллигентном голосе мелькнула умоляющая нота. — Как сможешь, но постарайся побыстрее. Приезжай.
Ливанов завершил звонок и обернулся к дверям кафе. Лиля и Герштейнов внук стояли в проеме, сосредоточенно склонив головы и соприкасаясь волосами, выглядело трогательно. Впрочем, можно было догадаться: меняются мобильными. Герштейн по-прежнему не выходил, вот и замечательно, прощаться не будем.
— Лилька! — позвал Ливанов.
— Иду, папа. Я тебе пришлю эсемеску, Эдик, — бросила на ходу, через плечо. — Ты прикольный, за это я тебя и люблю.
Дороги в столице уже многие годы были отличнейшие, эта страна вообще славилась на весь мир своими дорогами (равно как и умными, достойно живущими людьми), а пробки образовывались разве что по вечерам после массовых народных празднеств десяток-другой раз в год. Но ехали долго. Не то чтобы вполне осознанно, скорее по стихийному внутреннему побуждению Ливанов петлял по городу, то вспоминая о какой-нибудь срочной покупке, то вознамерившись немедленно показать Лильке в окно попутную достопримечательность.
Издатель больше не звонил, он был, как уже говорилось, деликатным человеком. Несколько раз прорезались отдаленные приятели с приглашениями выпить вечером, и среди них снова Юрка Рибер; Ливанов всем пообещал подъехать в процессе. Уже за городом позвонила жена, ей единственной он честно признался, что за рулем, отдал телефон дочке и следующие минут пять с тихим умилением слушал за спиной ее восторженно щебечущий голосок с отчетом о зоопарке. Лиля больше всего и всех в этой стране походила на счастье. Но даже она в полной мере таковым не являлась.
В конце концов они вернулись домой. Ливанов собирался сразу же, с порога, разворачиваться и ехать дальше, но передумал, зашел принять душ и поваляться в снегу. Все-таки жарковато, у нас в столице климат резко континентальный, тут вам не Северное Безледное побережье, не Белое море, не Соловки. В разгар лета некоторые знакомые Ливанова цепляли на одежду импортные кондишены, хотя вообще-то в этой стране оно считалось очень и очень не комильфо. Эта страна большая, ее хватает на несколько климатических поясов — но всем ее гражданам, в том числе и жителям южных областей, напрямую граничащих с Банановой республикой (и тоже, кстати, грешащих
— Обедать будешь? — оптимистично, однако без особой надежды спросила жена. Она слишком хорошо его знала, и это создавало некоторое напряжение. Ливанову не нравилось быть понятным кому-либо настолько хорошо.
Обедать он, конечно, не стал. Переоделся и поехал в издательство.
Издательство располагалось на двадцать третьем этаже огромного офисного здания: оно и подобные ему, решенные в стиле постмодерн, архитектурно украшали по периметру столицу этой страны. В пустом и гулком по случаю выходных вестибюле было прохладно, причем достигался эффект не кондиционированием, а с помощью специально спроектированного сквозняка. Добродушный охранник улыбнулся, поднимаясь навстречу Ливанову. Все двадцать тысяч человек, работавших в офисах и подсобных помещениях здания, тихо гордились тем, что он иногда здесь появляется.
— В издательство, Дмитрий Ильич? Проходите, проходите.
Однако Ливанов совету не последовал, а наоборот, притормозил у проходной:
— Слышишь, Валера, кто к нам поднимался до меня?
Имя охранника было написано у него на униформе, но Ливанов выговорил его непринужденно, будто прекрасно помнил с тех самых пор, как они последний раз вместе бухали. Впрочем, не исключено, что так оно и было. Охраннику стало приятно, он еще раз улыбнулся:
— Только Владимир Константинович и Машенька. А посторонних никого не было сегодня, выходной все-таки день.
— Они на проходную не звонили?
— Машенька весь день названивает, — с готовностью кивнул охранник. — Спрашивает, не подошли ли вы еще.
— Какие-то проблемы?
Охранник Валера пожал плечами. Сквозняк смешно шевелил клочок остаточных волос на его в целом облысевшем черепе. За спиной у Ливанова хлопнула дверь, и он обернулся: никто не вошел, все тот же сквозняк и неплотно прикрытая створка. Внезапно навалилось ощущение какой-то ирреальной несообразности и жути, ожидающих там, наверху. Да ладно — Ливанов передернул плечами — не в этой стране.
И зашагал к лифту.
— Здравствуйте, Дмитрий Ильич, — секретарша Мария поднялась навстречу, аккуратная и удивительно стройная в свои за пятьдесят. — Хорошо, что зашли. Кофе будете? Проходите к Володе, я принесу.
— Дима? — донесся из кабинета голос издателя, на порядок более спокойный, чем по телефону. Мария, не только издательская секретарша, но и супруга, улыбалась приветливо и мило, как будто ничего не случилось.
Ничего и не случилось, с нарастающим раздражением сообразил Ливанов. Сговорились, разыграли, выманили. Наверное, вчера я кого-то из них тоже послал, а интеллигентные люди не спускают такого за здорово живешь. Воспитательный момент, черт побери, будто я им мальчишка, в сорок два-то года, но в этой стране можно и до глубокой старости проходить в сашах или димах, если, конечно, не изображаешь из себя круглые сутки высокомерное чмо. Ничто так не достает, как эта жирная тупая фамильярность со стороны любой малознакомой швали, а стоит всего один раз взять и послать, они тут же обижаются, встают в позу и на дыбы…