Глобальное потепление
Шрифт:
Она нырнула в узкий проем между стеллажами, заманчиво покачивая путеводной задницей; однако в потной футболке Ливанов к женщинам не приставал, и удобная дислокация была бездарно упущена. Они сделали несколько поворотов по книжному лабиринту и вырулили в аппендикс, оканчивающийся пластиковым столиком с бутылкой минералки, стопкой стаканчиков, шариковой ручкой на привязи и табличкой с ливановской фамилией.
Минералка, по крайней мере, была весьма кстати.
— Садись, — радушно предложил Паша.
Ливанов протиснулся мимо книжной девушки, с ее груди пахнуло прохладным ветерком кондишена.
— А где?.. — заикнулся он.
— Сейчас, — с готовностью заверил Паша. — Феди, кажется, нету… Я сбегаю напомню девочкам. Не переживай, нальют.
— Книжки где? — усмехнулся Ливанов. — Что подписывать будем?
Издатель посмотрел непонимающе, как если б ему задали вопрос из области, скажем, физики жидких кристаллов. Ливанов выложил на стол экземпляр банановой «Валентинки», поставил торчком и огляделся по сторонам: не хватало еще кое-чего, а именно восторженных читательских толп, жаждущих автографа. Кстати, если учесть, по какому лабиринту вела его путеводная девичья задница, читателям придется нелегко. Впрочем, банановые не боятся трудностей, более того, с особым упоением сами себе их устраивают. У них так принято, национальный спорт.
— А-а, — догнал, наконец, издатель. — Так ведь тиража еще нет. Одну книжку прислали из типографии, сигналку.
— То есть? Мы же вроде в тур собирались. На Остров, — он решил сразу предельно все конкретизировать, вычленив главное, с банановыми иначе нельзя.
— Поедем, — заверил Паша. Обернулся и крикнул вглубь книжного лабиринта, где скрылась девушка: — Ну скоро там?
Ливанов открыл минералку, и полбутылки мощным взрывом выплеснулось наружу, окатив раритетный (надо сохранить) сигнальный экземпляр на смешном наречии. Черт, мог бы учесть, что они тут особенно трепетно относятся к газу, независимо от контекста.
— По-моему, без книжек ехать как-то странно, — отхлебнул воды, и газ мощно шибанул в носоглотку. — Неудобно, что ли, перед читателями. Кстати, может, кого-нибудь у входа поставить? Не найдут же.
— Кому надо, найдут, — издатель махнул рукой. — Только после сиесты кому оно надо? Мертвое время, я же говорил.
— А фиг было ставить на мертвое время?
— Ну, Димка, тебе не угодишь. Для тебя же старались. О! Смотри, вот это я понимаю. А то ведь позорище, сидим тут, водичку пьем…
Книжная девушка вернулась с подносом, сплошь уставленным гранеными бутылками водки разных сортов, которая у банановых, Ливанов знал не понаслышке и сам с удовольствием рассказывал дома и за границей, хороша почти в той же мере, что и местные женщины. Налили без вступлений и церемоний; девушка, правда, отказалась и снова исчезла в лабиринте, но тосковали по ней секунды две, не больше. Выпили за встречу, за гостя и за хозяев, за отсутствующих дам, за новую книгу, за то, чтобы не последняя, за перспективы бананового книгоиздания, а дальше было уже пофиг, за
И тогда пришло чудесное ощущение легкости и необязательности происходящего, такое редкое, почти недостижимое там, в большой стране, где нет и никогда не будет счастья. Здесь же, в стране смешной и несуразной, безалаберной до ужаса, нелогичной до абсурда — наоборот, категорически не было всего остального, необходимого для нормальной жизни. Ведь если разобраться, думал Ливанов, жить здесь по определению нельзя, а они все-таки живут! — и эта иррациональная несообразность кружила голову ничуть не хуже дивной местной водки и дивных же, хоть и оставленных про запас местных женщин.
— Нет, ты скажи, Паша, — настаивал Ливанов. — Почему у вас все делается вот так? Почему?
— Нормально прошло, — солидно возражал издатель. — Ну не было тут никого. Так никто же об этом не знает, потому что не было никого! А релизы мы разослали, пресса будет, по новостям пройдет. Жаль, камера с Пятого не приехала…
— И что бы они тут снимали?
— Как что? Тебя! Презентацию, авто… афто… ну короче.
— Ты великий логик, Паша. За это я тебя и люблю.
Давно прошло время, отведенное на презентацию, автограф-сессию и общение с читателями. Девушка с кондишеном на груди (и неслабой, кстати, груди!) несколько раз приносила закусь: то шоколадные конфеты, то сыр, то мясную нарезку, — и к четвертому ее явлению Ливанова совершенно перестала смущать его несвежая футболка, вот только выбираться из-за столика было трудно, а призыву сесть к великому писателю на колени девушка почему-то не вняла. Вставать не хотелось ни ему, ни издателю, хотя тот и вспоминал периодически про какую-то Алю и сваренный ею борщ. Нет, банановый борщ Ливанов, конечно, уважал тоже…
Но тут позвонил Герштейн.
Ливанов проснулся и понял, что ему хорошо. Ощущение было удивительное и какое-то не совсем реальное, будто удачная книжная придумка. Потянулся на прохладном шелковом белье. Проморгался и сел, обдуваемый со спинки кровати локальным кондишеном.
Было совсем рано: у банановых, припомнил Ливанов, еще и время отстает от нормального на час. Пятизвездочный отель — как ни странно, действительно пятизвездочный — еще спал, не считая ночной обслуги и круглосуточного ресепшна. Дрых в соседнем номере Герштейн, дрыхли организаторы конференции, с которыми он, кажется, вчера Ливанова знакомил, храпели по этажам многочисленные гости, иностранцы и местные, ошалевшие от роскошной халявы. Бабло, судя по всему, отмывалось нешуточное. У банановых весьма своеобразные взаимоотношения с баблом.
Узкие конверты с логотипом конференции лежали на стеклянном журнальном столике, где он их, видимо, сам же вчера и бросил; тут же валялись брошюрка программы и толстая папка с тем же логотипом, они его налепили на все, включая подарочную майку и мобильный кондишен — последнее пришлось Ливанову весьма кстати. Первым делом он заглянул в конверты, пересчитал купюры смешного дизайна: ну допустим, не фонтан, однако Юрка Рибер должен быть глубоко удовлетворен. Правда, где сейчас Юрка, Ливанов не имел ни малейшего представления. И фиг с ним. Ему надо, пускай сам и проявляется.