Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти

Муркок Майкл

На одном уровне это своеобразное фэнтези. На другом это Лондон преображенный. Глориана, ее подручные и слуги для меня – весьма недвусмысленные портреты двора Елизаветы I. Развращенность, рыцарские турниры, сшибки, грандиозные празднества на замерзшей Темзе более чем живо воскрешают Англию XVI века. Однако на другом уровне это Лондон преображенный; это Лондон, каким он мог бы стать, сохрани мы добродетели, которые Муркок видит в елизаветинской Англии. Это мир, например, опутанный феодальными связями, но не коммерческими.

К.: Вы, кажется, описываете книгу, которую считаете очень важным явлением.

А.: Да, несмотря на высказанные не так давно мнения других

критиков, мне представляется, что это одна из самых важных книг, которые я читал, – надеюсь, это не прозвучит напыщенно, – в том смысле, что Муркок старается сделать что-то такое, чего никто пока не делал; старается изо всех сил, и частично ему это удается – он пробивается сквозь стены обычного реализма, с которым мы все уже свыклись.

К.: Отменная рекомендация! Питер Акройд пылко хвалит «Глориану, или Королеву, Не Вкусившую Радостей Плоти» Майкла Муркока. Роман вышел в издательстве «Эллисон энд Басби» и стоит 4,95 фунта.

«Глориана»; или Вкушая Радости Перевода

Послесловие переводчика

Майкл Муркок за длящуюся седьмой десяток лет карьеру фантаста написал очень много очень разных книг. Есть среди них довольно простые на всех уровнях, включая лексику и синтаксис. Есть весьма непростые, и «Глориана» – из их числа. Для переводчика это и ад, и рай. Рай, потому что, чем сложнее книга, тем увлекательнее процесс перевода, ад – по вполне очевидным причинам.

Как пишет сам автор в послесловии, «Глориана» – не описание альтернативной Англии, а «невероятный конструкт»; и касается это не только героев и антуража, но и – в первую очередь – языка. Текст «Глорианы» – лингвистический конструкт, призванный производить впечатление стилизации настолько, насколько сие угодно его творцу. Вообще говоря, любая стилизация – конструкт, но «Глориана», в отличие от обычной (псевдо)исторической прозы, вдобавок потешается над любыми попытками стилизовать что-либо историческое. Один только пример: вместо стандартного ныне английского yes, «да», персонажи Муркока почти в любых, даже приземленных контекстах говорят aye. Сегодня данное слово ассоциируется с высоким штилем елизаветинской эпохи, отчего этими aye пестрят диалоги придворных в современных книгах о дворе Королевы-Девственницы. Беда в том, что у елизаветинских писателей и поэтов aye означало не столько «да», сколько «навсегда», чего сегодняшние имитаторы, как правило, не ведают.

Муркок как бы говорит читателю: любая попытка сконструировать язык иной эпохи, иной культуры, иного контекста – искусственна. Почему бы не признать это с самого начала? Почему бы не сделать из этого, как сейчас говорят в Сети, бага – фичу, не превратить системный недостаток в системное же достоинство? И – никаких правил, кроме тех, что на ходу устанавливает (и на ходу же нарушает) сам автор.

Итог – достаточно сумасшедший лингвистический конструкт с длинными лабиринтоподобными предложениями, пересыпанными редкой лексикой, с прозой, то возвышающейся до поэзии, то ниспадающей до сленга, но опять-таки выдуманного, с чудными аллюзиями и анахронизмами. И пусть читатель не удивляется, встретив отсылку, например, к Набокову. Или глагол «месмеризировать». Это не ошибка: и автор, и переводчик понимают, что Франц Антон Месмер жил много позже Елизаветы Первой. Просто «Глориана» – никоим боком не исторический или альтернативно-исторический роман.

Прежде всего «Глориана» – это дивное буйство воображения. Недаром писатель и критик Питер Акройд говорит о «почти маниакальной изобретательности» автора,

о том, что Муркок «использует нагромождаемые один на другой образы» и «придумывает цветистые неологизмы». Правда, как раз неологизмов в романе кот наплакал; видимо, тут возникает эффект «новое есть хорошо забытое старое» – иные елизаветинские слова столь редки, что воспринимаются как новообразования.

Переводчик старался во всем следовать за автором и встретил на этом пути некоторые преграды. Создать более-менее адекватную копию романа невозможно в силу хотя бы того, что русский язык, увы, не терпит таких вольностей и такой архаизации синтаксиса, какие наблюдаются в оригинале. Однако перевод – тоже конструкт, создаваемый, может быть, чуть более сознательно, чем оригинал, и позволяет компенсировать убыль в одном месте прибытком в другой. В данном случае я позволил себе подчеркнуть инаковость описываемого мира, чуть видоизменив ряд имен собственных – строго по модели, используемой Муркоком. Китай (China) превращен в Катай (Cathay) самим автором; переводчик поступил так же с Аравией (Arabia), которая стала Арабией, и еще парой-тройкой стран и городов. Северная Америка в «Глориане» – Virginia, и это, разумеется, отсылка к первой британской колонии на континенте, которую сэр Уолтер Рэли (один из прототипов сира Томашина Ффинна) назвал Виргинией в честь Елизаветы I, Королевы-Девственницы (Virgin Queen). По-русски при буквальном переводе игра смыслов теряется, оттого переводчик счел, что правильнее назвать альтернативный Новый Свет Девствией.

В тех случаях, когда это необходимо и оправданно, имена персонажей переведены. Оригинал, несмотря на всю свою сложность, лишен каких бы то ни было комментариев, соответственно, решено было отказаться от них и в русском издании. В паре мест микрокомментарии вошли в текст; так, термин «оррерий» (orrery) хоть немного да отзовется в памяти людей британской культуры, чего о нашем читателе не скажешь, и я не вижу ничего дурного в том, чтобы парой слов прояснить его значение.

Всего этого, конечно, недостаточно, потому что главное в любом тексте – это контекст, а «Глориана» укоренена именно в британской истории, в английском языке. Там, где у англоязычного читателя возникают (или должны возникать) ассоциации с Шекспиром, Кристофером Марло, Беном Джонсоном, Филипом Сидни, Эдмундом Спенсером, у нас, как правило, не возникает ничего, и сделать с этим ничего нельзя. Отдельная проблема со Спенсером: «Королева Духов», гигантская поэма, с которой Муркок спорит и которую местами пародирует, на русский переведена чрезвычайно фрагментарно (что понятно: на ее перевод придется положить немало лет) и в любом случае не столь известна, чтобы читатель ловил отсылки к ней в «Глориане».

Стоит упомянуть, что немаловажной частью конспекта являются книги самого Муркока: он всю жизнь пишет, по сути, один метароман, герои которого кочуют из книги в книгу. Уна Скайская – не кто иная, как неутомимая путешественница во времени Уна Перссон из цикла о Джерри Корнелиусе; Джефраим Саллоу попал во дворец Глорианы из романа Муркока «Золотой барк»; князь Пьят Украинский – тезка Максима Артуровича Пятницкого (полковника Пьята), который изначально появился в том же цикле о Корнелиусе, а потом сделался протагонистом тетралогии «Между войнами». Правда, такого рода отсылки поверхностны, и тот, кто не читал Муркока прежде, ничего не потеряет.

Само собой, все удачи перевода вдохновлены автором, а все неудачи – целиком и полностью на совести переводчика.

Николай Караев