Глория

Михальчук Вадим

По нашему возвращению мы задумали устроить торжественный ужин по поводу годовщины заселения Замка над Морем. С утра на кухне было жарко, на всех плитах варилось, жарилось, а в духовках — пеклось угощение для всех, кто жил в нашем доме. Марта еще с раннего утра затащила меня на кухню, где я выполнял роль подсобного рабочего — чистил картошку, обливаясь горючими слезами, резал лук, убирал и мыл посуду, в общем, пахал, как конь.

Давно уже я не помнил Марту такой веселой, она ни на минутку не оставалась в покое. Казалось, у нее тысяча рук — она одновременно была повсюду, ее руки взбивали смеси для тортов и жарили мясо, резали свежайшее масло и месили тесто

для пирогов. Она рассказывала, как впервые встретила Артура и чуть было не отлупила его на первом свидании. Все смеялись до слез. Я заметил, что Марта как-то странно посматривает на меня сегодня, совсем прямо как Арчер тогда. Она завернула в тесто печеночный фарш, смазала будущие пироги щеточкой со сливочным маслом, задвинула противни в раскаленную духовку. Прищурившись, она посмотрела на огонь, довольно кивнула и подошла ко мне.

— Ты мне нужен, Аль. Нужно достать чистые скатерти и столовые приборы, — сказала она мне.

Я как раз домывал последнюю грязную тарелку. Я кивнул ей в ответ и вытер руки полотенцем.

— Так, девочки, поторапливаемся. Скоро будут гости. И кто-нибудь присмотрите за моими пирогами, — выдала команду Марта.

— Я посмотрю, — отозвалась моя Рива.

Она была очень хорошенькой в этот момент — разрумянившаяся от жара плиты, ее глаза блестели, волосы были повязаны пестрым платком, который я подарил ей вчера. На ней была длинная юбка в складку, белая блузка без рукавов и передник, который она сама себе сшила.

Марта, улыбаясь, кивнула головой.

— Да уж, присмотри за ними как следует. Твой-то до смерти любит пирожки с печенкой.

Я смущенно откашлялся, а Рива покраснела.

— Он не мой.

— Ага, рассказывай. Он «немой» и глухой, да только не слепой, когда таращится на тебя, — крикнула Роза, отрываясь от приготовления салата с помидорами.

Девчонки, конечно, сразу начали смеяться, а Рива, покраснев еще больше, только махнула головой, как жеребенок взмахивает гривой на бегу. Она смущенно посмотрела на меня из-под густых и длинных ресниц, а в глазах ее прыгали золотистые искорки. Эти лукавые огоньки начали появляться в ее глазах совсем недавно, и это было хорошо, потому, что я любил, чтобы ей было весело. По сравнению с той печальной девочкой в приютском саду, теперешняя Рива была совсем другой и в то же время такой же, той же девочкой, которая первой обняла меня в темной башенке.

Как уже понятно, мы с Ривой вошли в ту стадию, где нас начали дразнить друг другом. Я был не очень-то стыдливым тогда, но мне было приятно, что нас дразнят.

— Пошли, пошли. Вам бы только хихикать, — добродушно проворчала Марта и мы направились в кладовку.

Мы перебирали с ней белье в кладовой, вернее, Марта искала скатерть покрасивее, а я искал корзинку с праздничными вилками и столовыми ножами, и никак не мог найти. Такие вещи всегда трудно найти, они как будто сами прячутся по темным углам.

Марта выбрала три скатерти, накрахмаленные так, что они казались жестяными и поинтересовалась:

— Ну что, нашел?

Я как раз двинулся головой о низкую полочку и чертыхался про себя, потирая макушку.

— Да ты что, уснул там?

— Нет. Найти не могу.

— Ох, мужики, — проворчала Марта для порядка и мы начали совместные поиски пропавшей корзины.

Как и следовало ожидать, я нашел ее на самом верху между двух ящиков с посудой.

— Фу, заморилась я совсем сегодня, — Марта присела на сундук со старой одеждой и вытянула ноги.

— Ножки, мои ножки, — выдохнула она, — потирая колени, — отдохнуть бы надо.

— Надо, — согласился я.

— Тебе

бы только отдыхать, — сказала Марта, улыбаясь.

— Ага, я такой, — улыбнулся я ей в ответ.

— Лоботряс.

— Точно.

— Балбес.

— Правда, старушка, правда. Я балбес.

— Не зови меня старушкой.

— Не зови меня балбесом.

— А как же тебя еще по-другому называть, если ты и есть самый настоящий балбес? — поинтересовалась Марта.

— Красавцем, — выдал я.

— «Красавцем», ха! Не могу. «Красавец», — фыркнула Марта, — да какой ты красавец?! Балбес самый настоящий, да к тому же везучий балбес — какую девушку умудрился украсть.

— Да ну? — деланно удивился я.

— Вот тебе и ну. Помимо шуток, Аль, она — молодец. Сама всегда вызывается мне помогать, аккуратная, я таких аккуратных страсть как люблю. Шить умеет, вязать — за ней уже девчонки бегают — «Рива, покажи, как то сделать, как это сделать», а она всегда поможет, покажет, объяснит. Никто ее никогда хмурой не видел. По дому помогала мне прибраться — так казалось, что усталости не знает, все у нее кипит. Самой грязной работы не боится. И хлеб она печет лучше меня, — наклонилась ко мне Марта.

Это признание немного удивило меня — Марта обычно редко позволяла кому-нибудь печь хлеб, не доверяла, говорила, что тонкое это дело. А теперь получается, что Риве она доверилась. Вот это да!

— Добрая она, наивная, — немного огорченно продолжила Марта, — плохо ей будет, если не поддержат ее в жизни. Таких надо хранить и оберегать, Аль. Того я и боюсь, что наломаешь ты дров, — сумрачно посмотрела она на меня.

— Не наломаю, — буркнул я в ответ.

— Ты не торопи ее, Аль. Пускай девчонка пообвыкнется, жизнью спокойной поживет, тогда и будет толк. Вы, мужики по молодости, все кобеля, а ей не кобель нужен, а муж, опора. Я тебе ничего не говорю, только не гони волну. Пускай все идет, как есть.

— Хорошо, Марта, я обещаю.

— Ну, и ладно, и хорошо. А она тебя любит, Аль, — улыбнулась Марта, — любит, да только сама еще не знает. Девчонки по ней немножко прошлись — в том смысле, как насчет парней, мол, знают они и богатых, и красивых, а она в ответ краснеет только, да отвечает «не надо мне ни богатых, ни красивых». Девчонки ей — «а кто ж тебе нужен?», а она — «есть один».

Марта толкает меня локтем в бок.

— Понял?

— Да, — шепчу я в ответ.

— Ну, нашим девчонкам пальца в рот не клади, они сразу стали на твой счет проезжаться, ругать тебя по всякому — и молодой, и ветер в голове, и выпить не дурак, а она только улыбается — «не такой он, неправда». Наши и отстали, видят — девка при уме, да при сердце незлом горячем, теперь дразнят ее по-доброму, она не обижается, понимает, что не со зла, и ты тоже не обижайся.

— Да я и не обижаюсь.

— Вот и хорошо. Давно мы уже так хорошо с тобой не говорили, Алька.

— Да, старушка, давно.

— Сам ты «старушка», — поднялась с сундука Марта.

— Тяжело в городе было? — спросила она меня, когда мы шли в зал, где парни уже расставляли столы и стулья.

— Да так, — неопределенно протянул я.

— Ты пойми, Аль, я в ваши дела мужские не мешаюсь, я и так знаю, кто вы да что, знаю, чем мой Артур занимается и Арчер, господи его прости, и что тебе довелось тем же заняться. Ты не бери в голову, иногда жизнь тебя не спрашивает, что дальше делать. Когда ногой пнет в брюхо, когда и звездочку с неба кинет. Весь вопрос в том, чтобы разбирать, где злоба, где добро и где ты. Можно делать то, чем вы занимаетесь, и остаться тем самым пацаном, который ревел, маму вспоминая.