Глория
Шрифт:
В нашей семье вообще каждый имел свою тайну. Это можно было понять, когда долго живешь с ними рядом. Я не говорю о каких-то вещах, которые скрывались — скорее, это были тайны прошлого. Например, Чарли никогда не говорил, кто его родители, и как он жил до того, как попал к Артуру. Например, Лис всегда знал больше, чем должен был знать, и говорил вещи, о которых он не должен был знать. Например, Артур никогда даже не заикался о том, кто такой на самом деле хозяин Торио. Арчер никогда не говорил о том, кого он убил, он вообще не говорил об убийствах. Марта не могла говорить о своей жизни до встречи с Артуром. Некоторые вещи в нашей семье хранились только для себя.
Мы выходим вместе на рынок — женщины покупают себе платья и обувь на зиму. Мы запаслись
Также мы, но уже чисто в мужской компании, ездили запасаться на зиму мясом, сыром и спиртными напитками. Брали вино и водку, вино было отменное — этот год на виноградниках Черных гор выдался хорошим.
Деловая активность в городе сокращалась, зато бурно оживала театральная деятельность. Пользуясь тем, что крестьяне уже продали собранный урожай, небольшие театральные труппы колесили по острову, делая неплохие сборы. Театры, имеющие собственные помещения, тоже собирали неплохую выручку, потому что зима заставляла людей искать развлечений не на пляже или на отдыхе в деревне. С наступлением зимы в город съезжались владельцы загородных домов; много моряков, получивших полугодовое жалование, жаждали отдыха; чтобы пережить зиму, в город возвращались сезонные рабочие. Актеры в театрах, танцовщицы в кабаре, клоуны, жонглеры, акробаты в цирках работали не покладая рук и ног и не смывая грима.
Мы были людьми, редко покидавшими Южный Фритаун, но в театр мы любили ходить.
Театральный репертуар был самым разнообразным: от исторических драм до водевилей. Понятное дело, действие всех исторических драм и пьес происходило на Земле — ставили Шекспира, Мольера, Корнеля. Власть, правда, не жаловала пьесы, в которых убивали королей, но для классиков цензура делала исключения. Не принимались к постановке любые сюжеты на злобу дня — это было запрещено и реализм вообще был у нас не в ходу.
Женщины любили мелодрамы, с большим интересом следили за сюжетом, все время переспрашивая: «Кто там что сказал?»
Приближалось время, когда ливни, идущие подряд несколько дней, не выпускали людей на улицы. Южный порт готовился принять большинство кораблей, совершавших рейсы к дальним островам. Портовые склады заполнялись под завязку.
Сборщиков государственных налогов стало явно больше, как блох на бешеной собаке. Налог на урожай, налог на землю, арендный налог, годовая уплата по счетам — деньги текли рекой в Верхний Город под охраной вооруженных конвойных. Банки получали деньги по годовым процентам, шерстя кредиторов. Тюрьмы Ворхопса пополнялись разорившимися дельцами и банкротами, чье барахло пошло с молотка по бросовым ценам. Кое-кто топился, кто-то стрелял в солдат, приходивших за конфискацией имущества в счет уплаты долга — и получал пулю, кто-то пытался спрятать доходы в двойной бухгалтерии под ворохом цифр — и получал за это кандалы в каторжной тюрьме. Зима...
Капитаны китобойных судов, выходя утром на мостик, попадают в пелену тумана, густого, как скисшие сливки. Они закуривают длинные трубки, юнга приносит им чашку утреннего горячего, крепкого кофе с ромом, и капитаны, ворчат, пыхнув табачным дымом из бороды: «Зима»...
Киты уходят на юг за редеющими косяками рыб, уходят, чтобы родить своих малышей в теплых южных водах. Их могучие спины вспарывают океан, под их лоснящейся кожей — мощные пласты жира, накопленного за лето. Они всплывают наверх, чтобы глотнуть холодеющий воздух, пар вырывается из их дыхал: «Ш-ш-ш-ша-а-а», и они уходят в сумрак глубины, шлепнув напоследок широким хвостом по воде. Зима...
Над пустыми полями, черными и влажными от утренних туманов, с криками летают
Мы с Ривой сидим на песчаной дюне у океана возле нашего дома. Я укрываю Риву, продрогшую от злого ветра, своим старым плащом на теплой подкладке. Она греет свои руки на моей груди. Согревшись, она садится мне на колени, крепко обняв меня. Небо над нами прозрачно-синее, отполированное северным ветром. По нему летят оборванные клочки белых облаков. Гребни океанских волн покрыты пеной. Океан катит свои серые валы на берег, порывы ветра пригибают пожелтевший кустарник у подножия известняковых холмов. Рива обнимает меня, крепко прижавшись ко мне, ее щека — у моей щеки. Я укутываю ее поплотней и глажу ее уже отросшие мягкие волосы.
— Зима...
Зима в этом году была хуже, чем в прошлые годы.
Дожди шли каждый день, ветер дул сильный, всегда с севера. Город заливало водой, сточные канавы напоминали бурные горные реки. Решетки стоков закипали водоворотами, не успевая заглатывать мусор и опавшие листья. Уровень воды в канализации поднялся настолько, что на Диссе пришлось открыть шлюзы и мутная вода устремилась к морю.
Видимая деятельность в городе упала до нуля, зато возросла невидимая, деловая жизнь. Все дельцы, маклеры, торговые агенты собирались под крышей кафе «Диоген». Его хозяин, разорившийся владелец плантаций сахарного тростника, на оставшиеся после краха деньги открыл кафе, куда смог привлечь своих знакомых, которым в жизни повезло больше. Большинство сделок, заключаемых на острове в зимний период, заключалось в этом кафе. Хозяин, помимо обслуживания клиентов, смог устроить дело так, что «Диоген» стал «черной» биржей острова. Случайные посетители просто так не могли попасть в кафе. Два рослых швейцара — бывшие гвардейцы — умело фильтровали народ на входе.
Моя работа продолжалась — то есть, я, по-прежнему ходил с Чарли, номинально являясь его охранником. Чарли не делал особой тайны из того, что брал с собой револьвер, когда мы выходили из дома. У меня же револьвера не было, и если бы на нас напали с «огнем», вряд ли я смог что-нибудь сделать, кроме как погибнуть геройски.
В эту зиму я впервые попал в «Диоген», вместе с Чарли. Я просто стоял за его стулом, смотрел, слушал, но, конечно, мало что понимал.
Мы оказались владельцами двух хлопковых плантаций, одной большой апельсиновой садоводческой фермы и одной большой плантации сахарного тростника. Чарли немного излечился от своей старой меланхолии, азартно схватываясь с пузатыми маклерами из Среднего Города из-за акций, отчаянно торгуясь с оптовыми торговцами и владельцами портовых торговых складов. Летом мы арендовали пять складов и еще до конца сезона они были забиты под завязку. Мы много потеряли на перевозке хлопка с островов и Чарли с Артуром подумывали о покупке надежного транспортного парусника, но это было делом будущим и пока еще неопределенным.
А сейчас Чарли активно сбывал наш товар, Арчер возглавил бригаду, которая днем и ночью охраняла склады, Артур, вместе с Чарли, занялся торговлей, так что без определенных занятий остался только Лис. Хотя это ему удавалось без особого труда: пьянствовать и таскаться по бабам — дело нехитрое.
Дождь зарядил надолго, Артур и Чарли ходили в город вместе, а я оставался с Ривой.
Наши отношения с ней всё еще оставались прежними — мы все еще держались за руки.
В период зимних дождей я часто вспоминал Никиша. Иногда плохая погода влияет на меня. Иногда мне казалось — особенно после того, как долго сидишь возле окна, в которое упорно и монотонно барабанит дождь — что этот дождь идет во мне. Иногда мне хотелось плакать без причины, реветь изо всех сил. Иногда мне казалось, что Рива не любит меня. Иногда мне даже не хотелось выходить из своей комнаты, даже когда ребята были дома. Не хотелось выходить из дома, не хотелось быть веселым, не хотелось делать вид, что мне весело. Иногда мне даже не хотелось ничего.