Глотка
Шрифт:
Допив воду, я оставил на столе мелочь и снова вышел на солнечный свет.
То, что случилось потом, было, должно быть, кумулятивным сгустком всего происшедшего ранее. Это вполне могло быть результатом двухчасового сна или ночных кошмаров, которые я видел в эти часы. Но все же не думаю, что это было так. Скорее всего это случилось потому, что просто должно было случиться и только лишь ожидало своего часа.
На стоянке через улицу остановился серый «мерседес», оттуда вышел здоровенный бородатый блондин и запер ключом дверь. Он был похож на Тора в традиционной одежде художника –
И тут я увидел. Это и было все, что случилось, но этого было достаточно. Я увидел.
На экране моей памяти, заслонившем от меня улицу, надо мной склонилась огромная голова Хайнца Штенмица. Осклабившись, как волк, он держал меня за шею, а я стоял на коленях в темноте, сгустившейся возле его ног, обняв его одной рукой за бедро и сжав пальцы вокруг огромной налитой кровью штуки, высовывавшейся из его штанов.
– Возьми его в ротик, Тимми, – произнес Штенмиц почти умоляюще и стал толкать мою голову к другой голове, мой рот к другому маленькому ротику.
Я вздрогнул, и видение пропало. Аллен Стоун отвернулся от того, что успел разглядеть на моем лице и пошел к двойным черным дверям какого-то здания.
Жара обжигала мне лицо. Кожа головы страстно желала отделиться от черепа. Желудок болезненно сжался, я сделал шаг вперед и выплюнул в сточную канаву розовую смесь газированной воды и непереваренной вьетнамской пищи. Слишком обалдевший, чтобы смутиться, я стоял и смотрел на розовое месиво. Желудок снова сжался, и я изверг новую порцию розовой лавы. Побрел в сторону тротуара и увидел двух хорошо одетых провинциалок, которые смотрели на меня с нескрываемым отвращением.
Я вытер рот и отошел на несколько шагов, отделяя себя от розовой массы в сточной канаве. Собственные ноги казались мне слишком длинными. «Фи Бандольер», – мысленно произнес я.
Вернувшись обратно на Гранд-стрит, я упал в кресло и разрыдался, словно мне требовалась привычная домашняя обстановка, чтобы дать волю тому, что я испытывал, а испытывал я горе и шок. И еще злость. Один взгляд посреди улицы вызвал к жизни цепь моментов, которые я схоронил в себе сорок лет назад, чтобы не провалиться в колодец безумия. Среди чувств, доходивших снаружи до моего сознания, главным было изумление – все это случилось со мной, со мной, и я смог преднамеренно забыть это.
Ко мне возвращалось одно воспоминание за другим. Они были отрывочными, фрагментарными, словно рваные облака – это и были недостающие кусочки картинки-головоломки, которые были необходимы, чтобы все встало на свои места. Я встретил Штенмица в кинотеатре. Медленно, осторожно, играя на моих детских страхах и пользуясь авторитетом взрослого, он заставил меня сделать то, что ему было нужно. Я не знаю, сколько раз опускался вот так перед ним на колени, но моему детскому сознанию это показалось вечностью. Так сколько же раз это было? Четыре? Пять. Каждый раз был
Около десяти я пошел в ресторан, где не бывал никто из моих знакомых, быстро проглотил обед и вернулся к себе. Я вдруг понял, что сделал именно то, чего хотел – вместо терапии подверг себя сразу электрошоку. В полночь я, как всегда, принял душ, но на этот раз не для того, чтобы приступить к работе, а чтобы не чувствовать себя таким грязным. Примерно через час я лег в постель и впервые за последние две недели проспал целых восемь часов. Проснувшись на следующее утро, я понял, что хотел сказать мне Пол Фонтейн на лужайке перед домом Боба Бандольера.
4
Большую часть следующего дня я провел за письменным столом, чувствуя себя так, словно пытаюсь ворочать пинцетом каменные глыбы – из под пальцев моих появлялись настоящие, живые предложения, но хватило их всего на две страницы. Около четырех часов я выключил машину и вышел на улицу, думая о том, что мне понадобится никак не меньше двух недель, чтобы примириться с тем, что я о себе узнал. Слишком взволнованный, чтобы пойти в кино или почитать книгу, я почувствовал прежнее стремление встать и идти куда-нибудь, но двух недель бесцельных блужданий было вполне достаточно. Теперь мне надо было идти куда-то.
Тогда я взял телефонный справочник и стал искать номера организаций ветеранов. Примерно с шестого звонка мне удалось получить информацию об одной такой организации, собрания которой происходили каждый вечер в шесть часов в церкви в Мюррей-хилл. Они рады будут принять в свои ряды новых членов. Может быть, это было не то, чего я хотел, но то, что я давно искал. Я вышел из дому в пятнадцать минут шестого и пришел в церковь на десять минут раньше.
5
Когда я спустился в подвал, два костлявых парня с редеющими волосами и настриженными бородами, одетые в разномастные части военной формы, устанавливали посреди зала складные стулья. Толстый усатый священник в одежде, засыпанной пеплом, стоял перед видавшим виды столом и пил из бумажного стаканчика кофе. Все трое удивленно посмотрели в мою сторону. В углу стояло старомодное пианино, на стенах висели иллюстрации к Библии и раскрашенные карты Святой Земли. Бетонный пол был покрыт коричневыми пятнами. Я чувствовал себя так, словно снова оказался в подвале Холи-Сепульхры.
Два костлявых ветерана кивнули мне, продолжая расставлять стулья. Священник подошел ко мне и взял за руку.
– Добро пожаловать. Я отец Джо Морган, но все здесь называют меня просто отец Джо. Вы ведь здесь первый раз, не так ли? Как вас зовут?
Я сказал ему свое имя.
– И вы конечно были во Вьетнаме – так же, как Фред, Гарри и я. Это было до моего поступления в семинарию.
Я сказал, что действительно был во Вьетнаме, и отец Джо налил мне кофе.
– Мы стали собираться здесь, чтобы посмотреть, не сможем ли чем-нибудь помочь друг другу. В наше время никогда не знаешь, кто захочет к нам присоединиться. У нас тут есть ребята, побывавшие на Гренадах, в Панаме, участвовавшие в операции «Буря в пустыне».