Глоток страха
Шрифт:
Вера могла бы, конечно, хоть сейчас рассказать все подробности запутанного дела. Но не время сейчас для объяснялок. И главное, не место. Ничего еще не закончено. Почему? Она не знала, но об этом ей говорила даже не напряженная спина Черного Абдуллы, а собственная «ощущалка». Ныла об этом голова, давила об этом тяжесть в груди.
Она сказала коротко:
— Убийца — бармен той самой кнайпы, где мы в дни фестиваля постоянно пили кофе. Он и есть «львовский вампир». Он и есть убийца Ветрова. И Вероники Абдуловой.
— С ума сойти… — Сотникова нервно закурила. — Так он же делал для нас кофе! Мы из его рук пили?!
Тут их прервал
— Почему Вероника?
—Дмитрий Петрович, чтоб ответить на ваш вопрос, возможно, следует рассказать все с самого начала…
— Нет! — рявкнул он. — Никаких рассказов. Только ответ. Я сам. — Абдулов стремительно выскочил из гостиной.
Гости переглянулись. Вера пожала плечами. Его не интересует расследование, ему неинтересны ответы на вопросы. Лишь не терпится самому, лицом к лицу встретиться с убийцей своей жены.
— Подождем его здесь, — сказала она.
— Слушай, — хмуро заметил Андрей, — мне не нравится, как он с тобой разговаривает. Давай уйдем, потому что… Я не собираюсь никому позволять рявкать на тебя. А он к тому же мой должник за твое похищение.
— Милый, спокойнее… — Она погладила его руку. Не хватало еще, чтобы они начали выяснять отношения!.. — Не надо этих мальчишеских бойцовских вопросов, кто кому чего должен. Пожалуйста…
Вдруг она подумала: «А не уйти ли, действительно?» Что они тут сидят? Стоит ли ее разговор с маньяком и убийцей Самохваловым того предчувствия, что сидит тяжестью в груди? Пусть Черный Абдулла делает что хочет: спрашивает или не спрашивает, мстит по своему разумению о мести, убивает убийцу, делает с ним то же, что тот сделал с его женой…
— Хорошо, давай уйдем.
Они не успели подняться из-за стола. В гостиную вошел мрачный Абдулов, остановился у барной стойки, плеснул себе четверть бокала из высокой черной бутылки, выпил. Потом в упор посмотрел на Лученко:
— Вступайте в игру! Это по вашей части.
— Что именно?
— То, что этот подонок косит под ненормального!
— Стало быть, требуется мой профессиональный взгляд.
— Вот именно! — с вызовом выкрикнул бизнесмен. — Вы и так мне обязаны. Вопрос, почему Вероника…
Андрей не выдержал.
— Уважаемый, а повежливее можно?
— Что?! — Абдулов всем корпусом повернулся к Двинятину.
— Сочувствую вам, конечно, и все такое, — сказал Андрей, глядя в его смуглое лицо с изуродованным носом. — Но держите себя в руках. Повышать голос на женщину — это не по-мужски. — Он посмотрел на Веру, которая изо всех сил вцепилась в его руку. — Ничего, не волнуйся. Мы разберемся.
Вера почувствовала, что теряет контроль над ситуацией. Уже потеряла. Надо было уходить. Сразу, как только эта мысль пришла ей в голову. Промедление — так непохоже на нее!.. Слишком много всего навалилось. И предощущение плохого мешало, запутывало, вносило смятение в ее ясный ум…
— Разберемся, — ответил Двинятину Абдулов.
Он даже обрадовался. Тронуть Лученко было нельзя, невозможно. Причинить вред женщине по имени Вера… почти Вероника… Любой другой, только не этой. А теперь рядом с ней появился мужчина. Мужчина всегда отвечает за женщину. И этот легковес, эта муха — ему ответит.
— Пойдемте! — Вера решительно встала. Надо хозяина занять более важным делом, чем выяснение отношений.
— Можете считать меня трусихой, но я останусь здесь, — сказала молча курившая до этого
Подошел давешний посланец хозяина, ловко налил женщине спиртное и вновь отошел, растворился в углу. Даша одним духом выпила налитую ей порцию, подошла к темному большому окну. Ничего за окном было не разглядеть, кроме смутной непогоды.
Абдулов молча и хмуро, как черная туча, открыл дверь и направился вперед. В подвале будет удобнее выместить на Двинятине всю накопившуюся злость и раздражение. Тогда исчезнет превосходство этой хрупкой женщины.
— Я с тобой, — поднялся Андрей. По его тону было понятно, что этот вопрос не обсуждается.
У Веры вдруг закружилась голова. Не хотелось идти в подвал. Но было поздно… Ну-ка, психотерапевт Лученко!.. Возьмите себя в руки, откройте глаза и сконцентрируйтесь!
Они прошли через весь первый этаж дома. Андрей шел вслед за хозяином, держа Веру за руку, когда они спускались по длинной и крутой лестнице вниз. Абдулов открыл массивную двойную дверь, и они шагнули в знакомый уже Вере винный подвал. Казалось, так давно она была здесь, выручала шалопаев-студентов — целую вечность назад. Но прошла всего пара дней…
Им открылось обширное помещение. Стен почти не было видно, их заслоняли стеллажи с винами. Посреди винного зала в окружении охранников сидел убийца, И хотя руки его сковывали наручники, а ноги вместе со стулом оплетала веревка, чувствовалось, что четверо бойцов сильно напряжены.
При виде вошедших Самохвалов вновь принялся разыгрывать тот же спектакль: почесывался и ловко, несмотря на наручники, искал на себе блох, высунув язык, словно дебил. Над его физиономией поработали основательно: из носа и брови сочилась кровь, одна щека опухла, губы потеряли форму, двух передних зубов недоставало. Но это не мешало ему ломать комедию. «Тянет время, чтобы разобраться и попытаться удрать», — подумала Вера, вглядываясь в то, что осталось от черт лица. Удивлялась тому, как это она раньше, в кафе его не рассмотрела, не поняла, не почувствовала. Хотя ведь на барменов совсем не обращают внимания…
И во сне она видела именно это голубовато-бледное лицо. Теперь уже не бледное, а бурое от побоев, безбровое. Один глубоко посаженный глаз, будто из пещеры, выглядывал из глубокой глазной впадины и цепко наблюдал за окружающим. Второй заплыл багровым отеком. Худой и костистый, словно затянутый в кожу скелет, он казался нескладным из-за огромных ступней и длинных рук.
В эти секунды Лученко ощутила свинцовую тяжесть. От сидевшего исходила черная пустота, словно она оказалась в мертвых горах ночью. Темнота и опасность, каждый шаг грозит гибелью. И нет эха. Нет отзвука. Колодец души черен и затхл. Бесполезно спрашивать — зачем, почему. Бесполезно докапываться до причин. Они и так очевидны. Написаны на его лице теми буквами, которые умеет читать только Лученко. Ненависть к отцу, презрение к матери, зависть к младшим братьям и сестрам, чья жизнь сложилась иначе. Перенос внутрисемейной ненависти на чужих людей. Весь мир у него в долгу, и он мстит этому миру до последнего вздоха. У него отняли беззаботное спокойное детство. Заменили юность тяжкой заботой о выживании. Школа жизни началась в армии, продолжилась в колонии. Там он понял, в чем кроется загадка человеческой натуры. В страхе. И выработал формулу предельной жестокости. Позднее она превратилась в запредельную.