Глубинный путь (Илл. В. Игнатова)
Шрифт:
Самборский замолк, потом, словно желая подчеркнуть свои слова, повторил:
— Тысяча триста километров в час!
— Как же удалось добиться такой скорости? — с изумлением спросил я.
— На этот вопрос вы, вероятно, получите ответ через некоторое время.
Самборский снова помолчал, потом сказал:
— Скорость поезда-экспресса на Глубинном пути значительно превышает скорость самого быстрого пассажирского самолета. А безопасность подземного движения, его регулярность, независимость от состояния погоды, изменения температуры и тому подобного
Трудно передать, какое впечатление произвело на нас сообщение Самборского. Оставались спокойными только Черняк и Шелемеха: как выяснилось немного погодя, они вс? знали раньше.
Кажется, я волновался сильнее других. Вот она, тайна, раскрытие которой объясняет так много непонятного в строительстве Глубинного пути, в поведении Ярослава Макаренко, автора идеи сверхскоростного движения!
Но как он этого добился? При чем здесь герметизация? Это пока для меня было непонятно и еще больше разжигало любопытство.
5. САНАТОРИЙ «СОСНОВОЕ»
Полковник Шелемеха получил радиограмму: «Положение Лиды безнадежно. Требую разрешения на эксперимент. Барабаш».
Станислав показал мне телеграмму и сказал:
— Ты знаешь, я занят и выехать не могу. Ты смог бы поехать в санаторий вместо меня? Я дам тебе машину, и ты успеешь туда попасть еще сегодня.
Отказать Станиславу я не мог. Действительно, я был единственный близкий его семье человек, который немедленно мог отправиться в санаторий «Сосновое».
— Что за эксперимент? — спросил я.
— Ну, ты ведь, кажется, знаешь, что Барабаш последние годы работал над проблемой лечения рака. Он добился определенных успехов, но исследования его еще не закончены. Прежде чем применить разработанный им метод к людям, необходимо испытать его на животных… Недавно Барабаш писал мне, что, когда Лиде станет совсем плохо, он попросит у меня разрешения сделать эксперимент немедленно. На это предложение я тогда ничего ему не ответил. А сейчас… Что ж, сейчас придется согласиться. Я дам ему телеграмму… Так ты поедешь?
— Можешь не спрашивать, — сказал я. — Давай машину. Шофер мне не нужен. Через полчаса выезжаю. А телеграммы о своем согласии не посылай. Передай со мной письмо Барабашу. Я должен на месте убедиться, действительно ли положение Лиды безнадежно. Ведь эксперимент угрожает ей смертью!
— Смерть наступит и без эксперимента. А он дает хоть маленькую надежду…
Что можно было против этого возразить? Я был о Барабаше неплохого мнения, но довериться ему безоговорочно… Не знаю, хватило ли бы у меня духу для этого.
Станислав телеграфировал Барабашу согласие и предупредил его о моем приезде, добавив на всякий случай, что дает мне право принять окончательное решение.
Малолитражная машина, на которой я ехал, могла пробежать
«Сосновое» лежало среди густых лесов, километрах в полутораста от столицы. Чем ближе я подъезжал к санаторному городку, тем меньше мне встречалось автомобилей. Последние километры я ехал глухой лесной дорогой.
За одним из многочисленных поворотов показалась большая поляна. На ней стояло несколько домов. Среди них, ближе к лесу, возвышалось двухэтажное здание с верандой, украшенной резными деревянными колоннами.
Я остановил машину и направился к главному входу.
Навстречу мне вышла санитарка в белом халате и спросила, кого мне нужно.
— Могу ли я видеть доктора Барабаша?
— Он занят и сейчас никого не принимает.
— Назовите ему мою фамилию. Я Кайдаш.
Санитарка исчезла в коридоре. Я остался в вестибюле. Тут царила особая тишина, какая бывает только в больницах, где лежат тяжелобольные.
Через минуту сквозь стеклянную дверь я снова увидел санитарку, а за ней Барабаша. Ковер на полу в коридоре заглушал их шаги. Барабаш подошел ко мне и молча пожал мне руку. Он был бледен и печален.
Жестом он пригласил меня к себе.
— Как Лида? — спросил я, когда мы очутились не то в кабинете, не то в лаборатории.
Рядом с письменным столом там стояли столики с разными приборами и многочисленными бутылочками.
— Ее положение безнадежно… с точки зрения современной медицины, тихо ответил Барабаш.
— То есть?.. — я старался сохранить спокойствие.
— То есть средства, которыми располагает медицина теперь, помочь ей не могут… Жить Лиде осталось два-три дня… два-три дня… — едва слышно повторил Барабаш.
Боясь, что и мой голос начнет дрожать, я немного помолчал.
— А… а эксперимент?
— Эксперимент дает какую-то неясную надежду… Я только что закончил опыты на кроликах и выяснил, что злокачественные опухоли можно лечить большими дозами открытых мною лекарств.
— Рак тоже?
— Да. В большинстве случаев последствия лечения были вполне удовлетворительны.
— Но было и иначе?
— Около двадцати процентов случаев окончились немедленной смертью. Полгода назад смертью заканчивались семьдесят процентов. Если бы мне еще год поработать! Один только год!.. Тогда я был бы совершенно уверен.
— Неужели нельзя подождать несколько месяцев?
Барабаш грустно посмотрел на меня.
— Если бы было можно, Олекса Мартынович! Три дня — это самое большее… Но конец может наступить и раньше.
Я понимал его. Но я должен был все взвесить.
— А что говорят другие врачи? — спросил я.
— Сегодня утром состоялся консилиум. Все без исключения врачи согласились с моим прогнозом. Итак, последнее слово за вами. Этого требует Станислав. Больную мы не спрашивали и спрашивать не будем. Она до сих пор не знает, что с ней. Так лучше. По крайней мере, мы можем подбадривать ее. А какое это имеет значение, вы, надеюсь, и сами понимаете.