Глубокая борозда
Шрифт:
— И так просто дали сто тысяч тонн? — удивился Павлов.
— Очень просто… — горько усмехнулся Смирнов. — Да ты присядь, чего, как солдат, вытянулся? — Когда Павлов опустился в кресло, продолжал доверительно: — В придачу к семенам мне так всыпали! Предлагали тебя вызвать, но я решил принять удар на себя. Или, может, надо было вызвать и тебя? А? — он переждал, наблюдая за выражением лица Павлова. — Ты ведь недовольство все высказывал. Смирнов, видишь ли, развернуться не дает. Так, что ли?
— Мне кажется, каждому надо отвечать
— Такая возможность еще представится, — опять усмехнулся Смирнов. — И за старые, и за новые… А за сельское хозяйство области нам с тобой, Андрей Михайлович, отвечать придется. И очень скоро. Съезд партии в октябре, вот тогда и ответ держать. А каковы у нас с тобой перспективы? Мясо перевыполним?
— Надежды мало, Иван Петрович. Осенью молодняка много сбросили…
— Вот видишь. Значит, с мясом ничего не выйдет. С молоком тоже туго. Как тут первая половина января?
— Сдача ниже прошлогоднего.
— Да-а… Остается только хлеб! Надо обязательно перевыполнить хлебосдачу миллионов на десять. И еще… На маяки ставка! Наш козырь — свинарка Сибирякова. Надо, чтобы рекорд страны был у нас. Пусть она пересмотрит обязательство. Десять тысяч центнеров свинины она может взять. Любой ценой! Через три дня актив, переговори с районом, вызови Сибирякову. Договорились?
Накануне совещания Сибирякова сама зашла к Павлову.
— Здравствуйте, Андрей Михайлович, — как-то робко проговорила она и нерешительно протянула руку. На ее миловидном лице чувство тревоги, озабоченности. — Дела неважные…
— Что такое? С кормами?
— Нет, не с кормами… Нам дают по нарядам. Я к вам посоветоваться зашла, вспомнила, как в прошлом году из Москвы ехали, разговаривали, вот и подумала… — Она уселась в кресло, заговорила более решительно: — Выступать мне завтра, вот и речь написана. — Она достала три листа, передала Павлову.
— Что ж, показатели высокие…
— Хорошие… Только тут неправда написана… Наврано тут…
Над Сибиряковой шефствовал сам Смирнов. Павлов слышал в районах разговоры о некоторых натяжках в показателях Сибиряковой, но думал, что это от зависти к передовику. А теперь сама Сибирякова сообщала:
— Привесы и поголовье, которое откормлено, это все правильно… Но не одна я ухаживала. Трое нас работало, а написано, будто я все одна. И в газете так напечатали. Теперь в глаза людям смотреть стыдно. Я говорила, что нас трое, а напечатали, что я одна будто бы. — Сибирякова достала из кармашка кофточки платок, приложила его к глазам. — И теперь говорят, будто помощников называть не обязательно. Что посоветуете, Андрей Михайлович? Как мне говорить?
Что мог посоветовать Павлов? Ему ясно: надо говорить только правду.
— Я тоже так думала, — вздохнув, сказала Сибирякова. — Вот брошу эти бумажки и расскажу все, как есть. Ведь знаете… У нас много хорошего сделано! Летний лагерь, бесклеточное содержание, кормораздатчик изобрели… У нас многим можно поучиться. Дело-то хорошее сделано… —
— Задержитесь немного, — смущенно попросил Павлов. Он чувствовал, что лицо его покраснело… «Как же теперь говорить с Сибиряковой о новом обязательстве?» Повел разговор издалека: сколько вообще можно откормить свиней, что для этого потребуется… Но, к радости Павлова, Сибирякова сама заявила, что они решили откормить нынче двенадцать тысяч свиней.
— В мою речь эту цифру не поставили, наш секретарь будет согласовывать с Иваном Петровичем. А может, с вами можно?
— Разве обязательства надо согласовывать? — смутился Павлов. — Вообще же двенадцать тысяч — это здорово!
— Это голов откормить. А свинины сдадим десять тысяч центнеров. Тогда, Андрей Михайлович, я так и скажу: десять тысяч центнеров. Втроем!
Павлов вздохнул облегченно.
И вот Сибирякова на трибуне. Заговорила весело, звонко:
— Дорогие товарищи! Я не буду называть цифр. Вы их читали, да и в докладе наши показатели были названы. Только самой мне было тяжело слушать доклад. Потому что про нас сказали неправду!
В зале стало тихо-тихо.
— Неправда это, товарищи! Не я одна работала, нас работало трое, и все мы с желанием работали. — Она назвала имена своих помощников. — Если наши показатели заслуживают похвалы, то всех троих надо отметить.
Из зала напомнили о газете.
— В газете тоже неправильно написали. Трое мы это сделали! И вообще, надо комплексной бригадой за свиньями ухаживать. Одному человеку в наше время ничего почти нельзя сделать. Вот и в третьем году семилетки наше звено решило получить не меньше десяти тысяч центнеров свинины. И мы это обязательство выполним! Честное слово, выполним!
Сибиряковой долго аплодировали.
— Об очень злободневном и важном вела здесь речь Сибирякова. Резко и честно говорила! — так начал свое выступление Несгибаемый. Он решительно обрушился против очковтирательства в любых формах, назвал имена некоторых очковтирателей и, повернувшись к Смирнову, сказал: — Хотелось бы, Иван Петрович, услышать вашу оценку всем этим неблаговидным делам.
Досталось и Павлову, особенно в выступлении нового секретаря Пановского райкома Гребенкина. То и дело взмахивая своей правой рукой, он выговаривал:
— Мы на местах не чувствуем секретаря обкома по сельскому хозяйству. Когда ни позвонишь ему, ответ один: «В своих районах». Что же он, секретарь по трем районам или по области? Говорю это потому, что товарища Павлова хорошо помнят целинники. За добрые дела помнят. Он и нам, особенно молодым, мог бы много полезного подсказать, сам на целине работал. А его в леса упрятали, на север. Неразумно это. Надо, Иван Петрович, заставить Павлова повернуться лицом к целинным районам, лишить его спокойной жизни.