Глубокие мотивы: повести
Шрифт:
— Преступников не поймали? — попытался уйти директор от своего хобби.
Но Рябинин уходить не хотел, вдруг начав деланно укорять его:
— А вы, Герман Степанович, тоже хороши. Помните, что сказано в Евангелии про небдительных директоров универмагов? Вот послушайте: «Вы знаете, что если бы ведал хозяин дома, в который час придёт вор, то бодрствовал бы, и не допустил бы подкопать дом свой».
— Сами придумали? — сквозь выжатую улыбку спросил Герман Степанович.
Рябинин сразу догадался, почему она сжала директора, — не цитата, а слово «подкопать», лёгшее точно в цель.
— Почему же? Евангелие
— Вы пришли беседовать на религиозные темы? — перебил директор, не выдержав второго употребления слова «подкапывают».
— Я могу и на светские, — улыбнулся следователь.
На директоре был костюм цвета высветленного апельсина, как если бы оранжевую яркость этого плода разбавили столовой ложкой молока. Рубашка была цвета загоревшего на солнце лимона, как если бы в его желтизну влили напёрсток вишнёвки. А галстук — Рябинин онемел, — зелёный галстук, кричащий в этом костюмно-рубашечном ансамбле, будто плакат среди классических полотен. И как завязан — неужели директор разучился вязать галстуки? На рукаве следок извёстки. На лацкане две крошки, нет, три крошки. Плохо брился, спешно, в одно намыливание — электробритву он не употреблял. И ещё больше похудел лицом, как-то заметно вылезая вперёд скулами.
— Вы мне не ответили: пойманы преступники или нет? — угрюмо спросил директор.
— Пойман.
— Он всего один?
— Один.
Радость не радость, но неуловимое облегчение успело шмыгнуть по лицу директора за ту временную долю, заметить которую мог бы только прибор. Да вот заметил Рябинин.
— Но не тот, кого вы имеете в виду, — почти по-приятельски огорчился следователь.
— Ах, не тот…
Теперь пронеслось неуловимое разочарование, опять схваченное Рябининым.
— Выдали себя, Герман Степанович! Откуда вы знаете, о ком я говорю? Кого вы имели в виду?
Кровь бросилась директору в лицо. Зарумянились скулы. Покраснели и повлажнели заливы его глубоких залысин. И потемнели набухшие мешки под глазами.
Дверь открылась. В кабинет бочком вошёл Петельников с ломом в руках. За ним, тоже осторожно, появились двое мужчин с лопатами.
— Что это значит? — тихо спросил директор.
— Герман Степанович, ознакомьтесь с санкцией прокурора на обыск. Предлагаю вам добровольно выдать украденное.
Он смотрел в постановление, и Рябинин не был уверен, что директор понимает написанное. Но он всё понял:
— Вы за это ответите…
Следователь кивнул Петельникову — обыск начался. Понятые принялись отслаивать линолеум.
— Герман Степанович, — доброжелательно сказал Рябинин, — единственно полезное дело, которое вы можете для себя сделать, — это показать тайник.
Директор только усмехнулся — хладнокровно и зло.
— Вчера я стоял в очереди за апельсинами, — продолжал следователь. — Каждый просит отобрать получше. Кому отправлять почтой, кому в больницу, кому ребёнку… Продавщица только ворчит и вешает без разбору. Подходит очередь одной женщины, и она говорит: «Дай получше. Мне для здорового, красного, мордатого мужика — ему на закуску». И ей дали лучших апельсинов. За честность. Так и суд.
Теперь директор смотрел в стол, пригнув голову,
Петельников работал у окна. Под линолеумом оказались каменные старинные плиты, которые он поддевал ломом. Но под плитами были громадные валуны, лежащие тут не одну сотню лет.
— Возле сейфа, — произнёс такой глухой голос, словно он из сейфа и вышел.
— Правильно решили, Герман Степанович, — поддержал его Рябинин.
— Я не вор, — взметнулся директор, забормотав стремительно и не всегда понятно. — От жизни не уйдёшь… Подвернулся соблазн. Думал, устою. И месяц стоял. А соблазн зияет…
— Какой соблазн?
— Передвигал сейф. Шатается и шатается. Как-то вечером отвернул линолеум, а плита лежит свободно. Любопытство взяло. Поддел ломиком. Боже мой, подземный ход. Тут и соблазн. Если туда спрятать товар, век не найдут. Какой же я вор? Всё до капельки цело, лежит там. Да не будь этого подземелья, стал бы я на такой путь?
— По-вашему, люди не воруют только потому, что есть замки? — не выдержал Николай Фомич.
Директор затравленно огляделся. Его тут не понимали. Но его тут поняли. Соблазн, да не понять. Кому не подворачивались соблазны? Человек живёт среди одних соблазнов. Да они, здесь собравшиеся, сами ежедневно подвергались соблазнам…
Рябинину хотелось вырастить из своей дочки человека, перевоспитать своих преступников, написать толстенную книгу о следствии, не отпускать Лиду в командировки… У Петельникова был затаённый соблазн схватиться с могучей преступной организацией, да вот не появилась ещё эта организация; был соблазн походить на Рябинина, попасть в космос, найти невероятную женщину… Леденцову хотелось походить на Петельникова, раскрыть какое-нибудь жуткое преступление, например, вырвать из рук бандита известную киноактрису или балерину и соблазнить её своим мужественным поступком. Уходящему на пенсию Николаю Фомичу было соблазнительно сделать из своей дачи что-то вроде дома отдыха для знакомых инспекторов, и он уже закупил три дивана…
Соблазны они понимали. Только не всякие — уж соблазна к чужим деньгам понять никак не могли.
Петельников включил фонарь и опустился в узкий четырёхугольный провал. Его голос, уже сдавленный подземельем, доносился откуда-то из-под плит:
— Монахи нафантазировали… Стены выложены диким камнем.
— А тот конец хода? — спросил Рябинин у Германа Степановича.
— Завален кирпичом.
— Хотели расчистить?
Директор кивнул.
— И вывезти краденое с острова?
Он опять кивнул.
Рябинин достал бланк протокола осмотра, намереваясь лезть в подземный ход. Эксперт-криминалист уже колдовал в своих сумках.
— Вы меня за эту кражу… презираете? — спросил директор почти таким же голосом, как и Петельников из подземелья, хотя сидел рядом, через стол.
— Если откровенно… Я вас больше презираю за Плашкина.
Он уже думал о людском презрении. Но тут у него всё впереди — придётся стоять лицом к работникам универмага, к знакомым, к друзьям и родственникам. Преступник задумался о людском презрении. Эти его мысли, как температура у гриппозного, говорили о борьбе организма с болезнью. Но выздоровление наступит не сейчас.