Глубокие мотивы: повести
Шрифт:
Дверь кабинета открылась — к нему сегодня ходили, как к больному. Пришла помощник прокурора по общему надзору Базалова.
— Ну что, гробокопатель, переживаешь?
— Есть чуть-чуть.
— Береги лучше нервы. Обидно, конечно, за пустяк иметь выговорешник. Господи, как хорошо, что я ушла со следствия!
Лет пять назад Базалова перевелась на общий надзор и до сих пор не могла нарадоваться. Они были одногодки, но у неё, как она говорила, семеро по лавкам — трое детей. Базалова всегда куда-то спешила, и уже никто не мог понять, бежит ли она на предприятие проверять
— Как детишки? — спросил Рябинин.
— Едят много, — сообщила она и тут же встала. — Ну, понеслась, у меня три жалобы не рассмотрены. А ты не переживай, перемелется.
Она стремительно ушла. Рябинин подумал, что следователю иметь троих детей нельзя — и детей не воспитаешь, и работу завалишь. Следователь Демидова.
Следователь Демидова вошла в кабинет, будто подслушала его мысль за дверью. Небольшая, коренастая, грубоватое крупное лицо, короткие седые волосы подстрижены просто, как отхвачены серпом; в мундире со звездой младшего советника юстиции.
— Мария Фёдоровна, ты тоже с соболезнованиями насчёт гроба? — спросил Рябинин.
— Видала я твой гроб в гробу, — ответила Демидова и села на стул, закурив сигарету. — Чего тебе соболезновать? Следователь на это должен чихать. Вот у тебя, говорят, преступница смылась?
— Смылась.
— Похуже гроба, кто понимает.
— Это для следующего взыскания.
Если бы его попросили назвать самого цельного человека, он, не задумываясь, указал бы на Демидову. Или описать чью-либо жизнь — интересней он не знал.
— Установочные данные есть?
— Полностью, даже квартиру стережём.
— Тогда поймаете.
— Боюсь, что уедет из города. Придётся объявлять всесоюзный розыск.
— Петельников поймает, он парень дошлый. А вот у меня был случай…
Она любила рассказывать истории из своей практики, которыми была прямо нафарширована. Ей исполнилось уже пятьдесят семь, но на пенсию не хотела и была энергичнее практикантов. Биография Демидовой распадалась на две неравные половины: детство до восемнадцати лет, а с восемнадцати — органы прокуратуры. И не было у неё иной жизни, кроме следственной. Её отношение к работе отличалось, скажем, от юрковского. Тот заканчивал уголовные дела — Демидова боролась с преступностью.
— Или вот ещё был случай… Убёг от меня парнишка, почуял, что хочу арестовать. Ну, объявила я розыск, жду. Вдруг приходит через месяц, обросший, с рюкзаком, голодный… Не могу, говорит, больше: в подвале, в бочках живу, как Диоген…
Демидова тоже жила одна, как Диоген. Выходила в молодости замуж, посидел муж дома месяца три: жена то дежурит, то допрашивает, то в тюрьме… Посидел-посидел и ушёл. Так и жила много лет без личной жизни, без имущества, без иных интересов. Научилась курить, играть на гитаре и петь жалостливые песни из блатной судьбы, да при случае могла разделить мужскую компанию и выпить кружечку пивка. А потом взяла и усыновила чужих детей. Начальство её недолюбливало «за громкий голос», — смеялась она. Но все знали, что за другое качество, которое прокурор района Гаранин деликатно называл «несдержанностью».
— Нет, Мария Фёдоровна,
— Э-э-э, прокурор. Знаешь, Серёжа, что такое прокурор? Это неудавшийся следователь.
Она презирала всякую иную профессию.
— Посуди сам, — кипятилась Демидова, — ведь разные у них работы, у прокурора и следователя. И общего-то мало. Согласен? И вдруг этот самый прокурор, который сбежал со следствия или никогда его не нюхал, начинает мне давать указания, как допрашивать или делать обыск… Я таких прокуроров — знаешь?! Представь, в больнице врач, терапевт, не справился. Его раз — и переводят на хирургию, может, там справится…
Он смотрел на бушевавшую Демидову и думал, что она, пожалуй, энергичнее его, молодого тридцатичетырехлетнего парня, у которого за сейфом стоит двухпудовая гиря.
Мария Фёдоровна со злостью придавила в пепельнице сигарету, крутанув её пальцем.
— Пойду на завод лекцию читать.
Она ушла, но тут же лёгкой иноходью вбежала Маша Гвоздикина, играя глазами туда-сюда. Были на старых часах такие кошки с бегающими глазами в прорезях над циферблатом.
— Вам прокурор дельце прислал. Распишитесь.
— Чего-то очень тощее, — удивился Рябинин.
— Зато непонятное, — сообщила она, засеменив к двери.
В папке было три бумаги: постановление о возбуждении уголовного дела, заявление гражданки Кузнецовой и её же объяснение.
«Пять дней назад я, Кузнецова В. И., прилетела в командировку в ваш город из Еревана. Вчера родители позвонили из Еревана и сообщили, что в моё отсутствие они получили телеграмму следующего содержания (привожу дословно): „Потеряла паспорт документы деньги вышлите сто рублей имя Васиной Марии Владимировны Пушкинская 48 квартира 7 Валя“. Родители деньги по данному адресу выслали. Заявляю, что документы я не теряла, телеграммы не посылала и сто рублей не просила и не получила. Прошу разобраться и наказать жуликов».
Рябинину сделалось скучно. Даже в разных уголовных делах бывает однообразие — есть же похожие лица, двойники и близнецы. Наверняка эта Кузнецова сказала кому-то в самолёте свой ереванский адрес, может быть самой Васиной или её знакомой, а скорее всего, знакомому. Рябинин отложил тощее дело — там пока и дела-то не было…
Получил он сегодня выговор, сидел, удручённый и обиженный, с мыслями, которые разбегались в разные стороны. Но зашёл неприятный ему Юрков… Забежала домовитая Базалова… Посидела сердитая Демидова… И кажется теперь, что выговор есть, но получен давным-давно, и его уже стоит забыть.
Рябинин опять пододвинул трёхлистное дело и подумал, что Петельников ему раскрыл бы эту загадку в один день — только успевай допрашивать. И тут же зазвонил телефон. Рябинин знал, что это Петельников: так уже бывало не раз — он подумает об инспекторе, а тот сразу же звонит.
— Сергей Георгиевич, — голос инспектора прерывался, будто тот говорил слова порциями.
— Да отдышись ты, — перебил Рябинин. — Наверное, только вбежал?
— Никуда я не вбегал, — быстро сглотнул Петельников. — Любовь Семёновна Карпинская в Якутске.