Глубокие мотивы: повести
Шрифт:
Принято считать, что каждый свидетель сообщает что-нибудь важное, и вот так, от вызванного к вызванному, следователь докапывается до истины. В конечном счёте следователь докапывался, но копал он, главным образом, пустую породу. Чаще всего свидетели ничего не знали или что-то где-то слышали краем уха. Был и другой сорт редких свидетелей. От них часто зависела судьба уголовного дела.
Мысль о Петельникове держалась в Рябинине постоянно, как дыхание. Но рядом появилась
Мария Владимировна Васина, которая упоминалась в телеграмме, оказалась шестидесятипятилетней старушкой.
— Вот она и я, — представилась свидетельница. — Зачем вызывал-то?
— А вы что — не знаете? — удивился Рябинин.
— Откуда мне знать, сынок? — тоже удивилась старушка, и он поверил: не знает.
Рябинин переписал из паспорта в протокол анкетные данные, дошёл до графы «судимость» и на всякий случай спросил:
— Не судимы?
— Судима, — обидчиво сказала она.
— Наверное, давно? — предположил он.
— Вчера, сынок.
— За что? — опешил Рябинин.
— Пол в свой жереб не м'oю, а квартира обчая. За это и позвал к ответу?
— Не за это, — улыбнулся он и понял, что речь идёт о товарищеском суде.
— Я впервой в вашем заведении. У меня сестра знаешь отчего померла?
— Нет, — признался Рябинин.
— Милиционера увидела и померла. От страху, значит.
— Ну уж, — усомнился он.
Начинать допрос прямо с главного Рябинин не любил, но с этой старушкой рассуждать не стоило — завязнешь и не вылезешь. Поэтому он спросил прямо:
— Бабушка, у вас в Ереване знакомые есть?
— Откуда, милый, я ж новгородская.
— А Кузнецовых в Ереване знаете?
— Господь с тобой, каких Кузнецовых… И где он, Ириван-то?
— Ереван. Столица республики, город такой.
— А-а, грузинцы живут. Нет, сынок, век там не бывала и уж теперь не бывать. А Кузнецовых слыхом не слыхивала.
Разговор испарился. Оставался один вопрос, главный, но если она и его слыхом не слыхивала, то на этом всё обрывалось.
— Как же, Мария Владимировна, не знаете Кузнецовых? А вот сто рублей от них получили, — строго сказал Рябинин и положил перед ней телеграмму, которую он уже затребовал из Еревана.
Васина достала из хозяйственной сумки очки с мутно-царапанными стёклами, долго надевала их, пытаясь зацепить дужки за седые волосы, и, как курица на странного червяка, нацелилась на телеграмму. Рябинин ждал.
— Ага, — довольно сказала она, — я отстукала.
— Подробнее, пожалуйста.
— А чего тут… Плачет девка, вижу, всё нутро у неё переживает.
— Подождите-подождите, — перебил Рябинин, — какая девка?
— Сижу у своего дома в садочке, — терпеливо начала Васина, — а она подходит, плачет, всё нутро у неё переживает…
— Да кто
— Обыкновенная, неизвестная. Из того, из Иривана. Откуда я знаю. Плачет всем нутром. Говорит, бабушка, выручи, а то под трамвай залягу. Мазурики у неё украли документы, деньжата, всю такую помаду, какой они свои чертовские глаза мажут. Дам, говорит, телеграмму родителям на твой адрес, чтобы сто рублей прислали. А мне что? Вызволять-то надо девку. Дала ей свой адресок. А на второй день пришли эти самые сто рублей. Ну, тут я с ней дошла до почты, сама получила деньги и всё до копейки отдала. Вот и всё, родный.
Рябинин молчал, осознавая красивый и оригинальный способ мошенничества. Теперь он не сомневался, что это мог сделать только человек, знавший Кузнецову, её адрес и время командировки.
— Какая она, эта девушка? — спросил он.
— Какая… Обыкновенная.
— Ну что значит — обыкновенная… Все люди разные, бабушка.
— Люди разные, сынок. А девки все на одно лицо.
Рябинин улыбнулся — прямо афоризм. Но ему сейчас требовался не афоризм, а словесный портрет.
— Мария Владимировна, скажите, например, какого она роста?
— Росту? Ты погромче, сынок, я уж теперь не та. Какого росту?.. С Филимониху будет.
— С какую Филимониху?
— Дворничиха наша.
— Бабушка, я же не знаю вашу Филимониху! — крикнул Рябинин. — Скажите просто: маленькая, средняя, высокая?
— Откуда я знаю, сынок. Не мерила же.
Васина очки не сняла, и на Рябинина смотрели увеличенные стёклами огромные глаза. На молодую он давно бы разозлился, но старушки — народ особый.
— Ну, ладно, — сказал он. — Какие у неё волосы?
— Вот вроде твоих, такие же несуразные висят.
Рябинин погладил свою макушку. Он уже чувствовал, что никакого словесного портрета ему не видать, как он сейчас не видел своих несуразных волос.
— Какие у неё глаза? — спросил он громко, словно теперь все ответы зависели только от зычности вопроса.
— Были у неё глаза, родный, были. Как же без глаз.
— Какие?! — крикнул Рябинин неожиданно тонким голосом, как болонка тявкнула: крик сорвался непроизвольно, но где-то на лету перехватился мыслью, что перед ним всё-таки очень пожилой человек.
— Обыкновенные, щёлочками.
— Какого цвета хоть?
— Да сейчас у них у всех одного цвета, сынок, — жуткого.
Придётся обойтись без словесного портрета. Но тогда что остаётся, кроме голого факта, кроме состава преступления?..
— Узнаете её? — на всякий случай спросил Рябинин.
— Что ты, милый… Себя-то не каждый день узнаю.
— Зачем же вы, Мария Владимировна, совершенно незнакомому человеку даёте свой адрес и помогаете получить деньги?
Старушка нацелилась на него мудрыми глазами змеи и спросила: