Глубокий поиск. Книга 2. Черные крылья
Шрифт:
Гонг зазвучал, пора было на очередную молитву.
Интересно, а есть ли среди членов экспедиции практикующие оккультисты? Вечером, после отбоя, я аккуратно потянулась мыслью к немцам, которые отдыхали в отведённых им покоях. Любопытство – вполне законное: встретила «родичей», как-никак.
Чёткая, простроенная, сбалансированная энергетика – практически у всех. Отряд подобран не случайно: он состоит из опытных путешественников и исследователей. Легко прочитывается также принадлежность всех без исключения к жёсткой и секретной структуре. Эти люди наделены развитой интуицией и твёрдой волей. Однако
Целый следующий день я ждала, но ничего не происходило. Не скрывая заинтересованности, я выискивала взглядом немцев, а мой опекун-тибетец окружил меня такой плотной атмосферой прохладного буддистского сострадания и покоя, что невольно стало казаться, будто он знает о моих подлинных планах и сочувствует им. Между прочим, мы с ним установили чудесный мысленный контакт, и я очень старалась хотя бы через это продемонстрировать свои способности. Но, понятно, секретная информация оставалась надёжно скрытой в тех самых, заранее подготовленных, карманах памяти.
Весь день мы ходили и на молитвы, и в столовую, и по делам, но фашистов увидели пару раз лишь издали. Я решила: пора действовать! Я ведь даже не знала, сколько времени немцы пробудут в монастыре. Интуиция подсказывала, что они надолго. Но мало ли что может заставить их поменять планы. Кроме того, если буду и дальше молчать, выйдет подозрительно. Надо задать «моему» монаху вопрос о людях, говорящих на моём родном языке. Или самой инициировать контакт.
Однако проявлять инициативу мне не пришлось. То ли монах успешно прочитал моё мысленное обращение к нему, то ли события двигались заранее определённым чередом, только на следующее утро я стояла перед высоким мужчиной в сером мундире с резкими чертами лица и совершенно ничего не выражавшими глазами.
Конечно, на физиономии немца, который, как выяснилось позже, возглавлял экспедицию, отражались и любопытство, и прагматический интерес, но глаза оставались неподвижными и будто пустыми. Единственная человеческая реакция: он то и дело взглядывал на мою бритую голову, едва начавшую обрастать светлой щетинкой.
– Дитя, ты говоришь по-немецки?
– Да, господин!
Вот и настал момент, к которому меня готовили особенно тщательно. Пора рассказать свою легенду. Неторопливо, без лишнего рвения, но и без утайки я отвечала на вопросы.
Вообще-то я впервые в жизни – не считая младенчества – встретила соплеменников. Прежде я знала лишь двоих немцев: мать и отца. Мне куда интереснее узнать что-то об этих людях, о стране, откуда они – и я тоже – родом, нежели рассказывать тягостную и смутную историю собственной жизни последних лет. Мне и пожаловаться хочется, да я толком не соображу, на что именно.
На чужого дядьку, который сначала спас меня от голодных скитаний, а потом пытался изнасиловать? Стыдно. На няньку, которая годами таскала меня из деревни в деревню, заставляя общаться за деньги с духами и выступая в качестве переводчицы, поскольку я с грехом пополам говорила лишь на одном диалекте тибетского? Так я не понимаю толком, что она использовала меня, – только чувствую. На то, что лишилась материнской ласки и отцовской защиты? Но отца я почти не помню, а мать была странной женщиной, увлечённой мистическими идеями. Воспитывая меня, она старалась сохранять равновесие чувств и достичь состояния непривязанности к чему бы
Из-за всей этой эмоциональной петрушки я отвечаю на расспросы вяло, без энтузиазма и всё выжидаю удобного момента, чтобы перейти в контрнаступление: задать, наконец, интересующие меня вопросы о жизни в далёкой, овеянной для меня легендами Германии. Но я – вежливая девочка, чтобы не сказать «запуганная», приучена уважать старших, потому не перебиваю и старательно рассказываю всё, что интересует дяденек с удивительно белыми лицами, одетых одинаково, будто монахи.
На самом деле рассказывать легенду интересно. Всё равно что пересказывать любимую, зачитанную до дыр книжку. Ты можешь коротко изложить сюжет, а можешь припомнить все детали и подробности. Ты так ясно представляешь себе героев, обстоятельства их жизни и приключений, будто всё, описанное в книжке, происходило лично с тобой. Если же о чём-то автор поленился упомянуть, можно в любой момент сказать: «Я забыла» – и поискать недостающее звено вместе со слушателем, опираясь на косвенные данные и логику.
Если начал беседу со мной один человек, то в разгар её вокруг меня уже собралась едва ли не вся делегация. Каждый вновь подошедший вольно или невольно повторял уже заданные вопросы. Получалось, что я рассказываю по несколько раз. Я была предупреждена, что так оно и будет. Некоторые члены экспедиции – не только учёные, но и опытные разведчики. Даже если они и отнеслись без лишней подозрительности к беззащитной девочке с необычной судьбой, всё равно чисто автоматически включились в процесс проверки поступавшей от меня информации. Такая ситуация была сто раз проиграна ещё дома.
Новообретённые «соотечественники» сразу и на знания меня стали проверять, на культурный кругозор. Интересовались, умею ли я считать и читать. И прозвучал – прозвучал-таки! – вопрос, из-за которого порядком понервничали и я, и мои наставники:
– Матушка, должно быть, читала тебе добрые старые сказки?
С чистой совестью и глубоким наслаждением я дала ответ: мы с матушкой ненавидели детские сказки. Она пыталась их читать, я – слушать, но невзлюбили обе и скоро бросили. Любила Эдды. Особенно – Старшую!
Вот и огонёк полыхнул в награду мне в холодных немецких глазах! Бросив мою биографию, мы перешли к самому интересному: моим умениям и повседневным занятиям. И пришла пора драгоценным «соотечественникам» узнать, что девочка Хайке вовсе не верит в духов, а считает их точно такой же реальностью, как живые люди, и беседы с ними для неё – примерно то же самое, что разговоры с незнакомцами: порой увлекательно, порой трудно, порой опасно. И ещё: она убеждена, что все могут точно так же, но большинство – ленится.
В легенде моей был один очень скользкий нюанс, над которым, как понимаю, долго бились специалисты. Как вышло, что я, прожив в Тибете большую часть жизни, так плохо объясняюсь на тибетском языке? С провалами в немецком понятно: оставшись года три назад без матери, я успела многое позабыть. Но как же вышло, что местного наречия я не освоила в совершенстве? Тут и пригодилась нянька. В реальности у матери была помощница по хозяйству – тибетка, которая исчезла, когда семьи коснулось смертельное поветрие. Проще простого убедить всех, кому это будет интересно, что нянька забрала ребёнка с собой.