Глубокий рейд
Шрифт:
Холостяков нервно дернул плечом. Застегнув полевую сумку, проговорил:
– Свистеть, я думаю, можно и на улице...
– Извините, привычка!.. Речь идет о практическом использовании конницы в этой войне.
– Предположим...
– Предположим, что мы пять лет в академии надрывая печенки изучали азы военной стратегии и пришли к убеждению, что конница выполняла и еще будет выполнять свое назначение, только надо ее умело и толково использовать. Поэтому я отворачиваюсь от этой вашей теории, как от лживой догмы. Мы плетками махать не собираемся. А пойдем немцу в тыл. Пусть погоняются за нами. На магистралях
– закончил майор Осипов, всерьез начиная сердиться.
– Ну, ну!.. Горячий вы человек, - примирительно сказал подполковник Холостяков.
Осипов молча закурил. Что верно, то верно: человек он был горячий.
Спор Осипова с Холостяковым был прерван приходом младшего лейтенанта. Коренастый, розовощекий, в черной каракулевой кубанке, он отрапортовал:
– Младший лейтенант Ремизов явился за получением задачи!
– Карта у вас есть?
– спросил подполковник.
– Так точно!
– Ремизов торопливо расстегнул сумку. Порывшись в бумагах, растерянно пробормотал: - Кажется, в хате оставил, на столе... Разрешите, я мигом сбегаю?
– Как это можно боевую карту где-то оставить?
– хмурясь, спросил Холостяков.
Ремизов молчал, раздражающе шмыгая носом.
Осипову он не понравился. На новых синих брюках младшего лейтенанта блестели сальные пятна, сапоги грязные, шпоры тронуты ржавчиной. "Лодырь", - подумал майор. Покосившись на Ремизова, с усмешкой заметил:
– Постелил на стол вместо скатерти, ну и забыл, что это боевая карта.
Ремизов скривил углы опущенных губ, но ничего не ответил.
– Поселок Ордынка знаете где находится?
– не обращая внимания на реплику Осипова, спросил Холостяков.
– Знаю, - ответил Ремизов.
– Там лесозавод сгоревший...
– Правильно.
– Подполковник развернул карту.
– Смотрите сюда. Между деревней Коленидово и лесозаводом есть брод. Переправьтесь на ту сторону и разведайте эти два пункта. У меня есть сведения, что деревня Коленидово занята противником. В Ордынке никого нет, но это надо уточнить.
– Вчера на переправе наших двух разведчиков убили - засада... нерешительно заявил Ремизов.
– Мне это известно, - перебил Холостяков.
– Ночью осторожно переправьтесь на лодке, предварительно понаблюдайте. Ясно?
Ремизов подтвердил. Застегивая на ходу полевую сумку, он проворно вышел из штаба.
Подполковнику хотелось спровадить и Осипова, но тот почему-то не уходил.
– Если есть деловой разговор, я вас слушаю, товарищ майор, подчеркнуто вежливо произнес Холостяков.
– Пятые сутки овса не получаем, да и ухналей нет. В чем дело? Мне командир дивизии приказал...
– Фуража нет потому, что армейское интенданство пока больше не дает. Существует норма. А ухнали... Ну, это самое, как их там...
– Холостяков досадливо сморщил нос и покрутил пальцем около уха, - ремни... шенкеля... На складе надо узнать.
– Ухнали - это не ремни, а ковочные гвозди, - строго заметил Осипов.
– В полках почти все кони раскованы...
– Ну, а я что могу сделать?
–
– Коням наплевать на склад - овса давай, корми!
– Осипов сердито стащил с головы кубанку и повесил на эфес клинка.
Возвратились оперативный дежурный капитан Наумов и лейтенант Гордиенков. Капитан передал Холостякову, что его вызывает к прямому проводу штаб армии.
– Сейчас иду. Так вот, товарищ майор, передайте комдиву, что с фуражом положение тяжелое.
– Обернувшись у порога, добавил: - Приедет новый командир группы, он, видимо, примет меры!
– Да уж если Доватор приедет, он меры примет!
– проворчал Осипов.
– Вы сказали, товарищ майор, Доватор?
– живо спросил Гордиенков. И, не дожидаясь ответа, возбужденно продолжал: - Я знаю полковника Доватора, Льва Михайловича!
– Вот он и назначен к нам, - сказал Осипов.
– Так, говоришь, Льва Михайловича знаешь?
– Как же! Воспитывался в той части, где он командиром был. С восьми лет!
– Гордиенков смотрел на Осипова блестящими от радости глазами.
– Я Льва Михайловича считаю своим вторым отцом, хотя первого и не знаю... Алексей замолчал и задумался, глядя в окно на деревенскую улицу.
За окном, в палисаднике, на узенькой грядке густо росли золотые шары, колючие розы роняли бледные лепестки.
Стоял август 1941 года, солнечный, знойный. В дымчатом мареве тонули лесные горизонты. В такую погоду в утреннем зное быстро созревают плоды. На золотистых остриженных жнивьях высятся хлебные скирды. Сонно шевелятся поздние сизые овсы. Их безжалостно топтали и беспризорные телята, и конные разведчики, спутавшие ориентиры, а хозяйственные казачки-кавалеристы, влюбленные в своих коней, подкашивали на подкормку.
Если бы не далекий орудийный гром, знойный август совсем был бы похож на мирный трудовой месяц - время свежего пахучего хлеба и обилия плодов...
– Пришли кони на пополнение, идем распределять, - проговорил подполковник Холостяков, вернувшись с узла связи. Обращаясь к Наумову, сказал: - Оставьте здесь караул.
Все ушли. Наумов привел в комнату казака и приказал в штаб без его ведома никого не пускать. Сам тоже пошел взглянуть на прибывших коней.
ГЛАВА 2
Караульный Захар Торба был рослый, плечистый парень со скуластым обветренным лицом в круглой, как сито, косматой кубанке. Защитная гимнастерка, подпоясанная кавказским наборным ремешком, хорошо облегала его крупную, немного сутулую фигуру. Держа под мышкой автомат, он присел на диван, достал расписной, зеленого цвета с голубыми разводами, кисет и, скрутив цигарку, крикнул:
– Павлюк! Иди покурим.
В хату вошел второй казак. Сняв пилотку, он пригладил рукой огненно-рыжие волосы, присел против автоматчика на корточки и попросил бумаги.
– Хуже нет службы посыльного!
– подравнивая краешки оторванного клочка газеты, с досадой проговорил рыжий.
– Это еще ничего - боев нет, - заметил автоматчик. У него был низкий и приятный грудной голос, а выговор - смесь украинского с русским, присущий кубанским линейным казакам.
– Да что ничего? Сегодня, наверно, раз двадцать бегал - то в лес к разведчикам, то к батарейцам, то в госпиталь... К концу войны так натренируюсь, что рекордсменов перегоню... Нет, Захар, дневалить на конюшне во сто раз лучше.