Глубокий рейд
Шрифт:
– Знаешь, товарищ Павлюк, всего краще командиром быть, - сказал, подумав, Захар.
– Зараз тоби приказывают - и ты выполняешь по уставу...
На дворе кто-то позвал посыльного.
– А ведь меня опять!.. Я приду, Захар!
– выбегая из комнаты, крикнул Павлюк.
Оставшись один, Захар стал вспоминать родную станицу, прощание с матерью и братом, участником первой мировой войны...
– Значит, едешь? Когда?
– спросила мать.
– Зараз, мамо, уже подседлали.
– Ну, прощай! Бог тебя храни, - перекрестила и поцеловала в губы. Жены немае - у Анютки був?
– А шо таке, мамо?
– Вин спрашивае... Покрутився та и кинув?
Морщинистое лицо старухи дрогнуло,
– Бог тоби судья...
Брат Кирилл был сумрачен, задумчив и строг. В самую последнюю минуту прощания сказал:
– Может, хлопцев моих встретишь, кланяйся. Коня береги - породистый, на рубку смело пойдет!
Не повезло в семейной жизни тридцатилетнему Захару. Не случаен был горький упрек матери... Попрощавшись с нею, выехал он из дому и, сердито хлестнув коня, поскакал не к станции, а в другую сторону. Через два квартала остановился у домика Дмитрия Борщева. Сразу увидел - ехал напрасно: у ворот его облаяла маленькая черная собачонка, а на дверях висел замок. Захар еще злее стегнул горбоносого кабардинца и повернул к станции. Когда выезжал из станицы, из-за крайней хаты вышла высокая статная девушка в белом кавказском платке. У Захара задрожали руки. Он придержал коня. Анюта, не поднимая глаз, взялась рукой за стремя и пошла рядом. Молчание было долгим, мучительным.
– Значит, и проститься не зашел?.. Так и нужно дуре: не лезь под бурку, коли не пришло время!
– проговорила девушка с злобным отчаянием. Потом вскинула голову, глянула на казака черными очами, спросила: - Что же молчишь, Захар? Ты хороший человек или нет?
Многое хотел сказать Захар, да не позволила торбовская гордость. С упрямством сказал не то, что думал.
– Если бы зараз говорил тебе: ожидай меня - був бы я рассукин сын! Я жениться не обещал, а как получилось, сама знаешь!..
– Захар оборвал речь, помолчал, потом глухо вымолвил: - Выходи замуж. Ведь краще тебя в станице ни одной дивчины нет! Желаю...
– Еще что-то хотел сказать, но девушка, глядя на него широко открытыми глазами, медленно и решительно проговорила:
– Желаю, щоб тоби ворон глаза выклевал!
– и отдернула руку от стремени.
– Добре!
– только и сумел выговорить ошеломленный казак. Пришпорил коня и, склонившись к луке, не оглядываясь, поскакал широким наметом к станции...
Об этом прощании Захару и думать не хотелось. Стыдно было и больно... Он только теперь понял, как жестоко обидел девушку. Думал одно, а сказал другое. Анюткино прощальное напутствие как огнем припекало сердце, не давало покоя.
После двухнедельных боев и пятидневного отдыха Захар не только не освободился от тревожных мыслей, а, наоборот, не переставая, думал о самых простых, будничных вещах, прелести которых он в мирной жизни и не замечал. С каким наслаждением побывал бы он теперь в нещадно прокуренной колхозной конторе, послушал бы фантастические речи председателя колхоза Якова Киреева об электрическом плуге, который в один час запахивает целый гектар, или о сверхмощном электрическом комбайне, который одновременно не только жнет и молотит, но, если нужно, и мелет муку...
Вчера Захар получил из дому посылку. В ней были традиционные носки, сало, почтовая бумага, новый башлык. Собираясь утром в караул, он сунул носки в противогаз, а сейчас, вспомнив о них, решил их надеть - не потому, что это было нужно, а просто тянуло подержать их в руках, почувствовать мягкость отличной шерсти, сработанной заботливыми материнскими руками. Отстегнув пряжку противогаза, Захар достал сверток, но, к его удивлению, в свертке оказались не носки, а перчатки. Он стал примерять их. В перчатке на правую руку нащупал свернутую трубочкой бумажку. Письмо! С радостным волнением, особенно понятным фронтовику, Захар стал читать.
"Многоуважаемый Захар Тимофеевич!
Пишет
А за те слова, что сказала на прощанье, вышло нечайно, вы уж меня извините, я тогда была дуже расстроенная.
А н н а Б о р щ е в а".
Захар смял в кулаке письмо и, опустив голову, крепко стиснул зубы. Когда в избу вошел Павлюк, Захар неподвижно сидел, повернувшись лицом к окошку.
Над дымящимся овсяным полем висело солнце, падали косые полосы грибного дождя.
"Может, у нас теперь тоже дождь идет..." И вспомнилось Захару, как однажды бежала с поля его бригада под проливным дождем. Девчата, шлепая друг друга ладонями по мокрым, прилипшим к телу кофтенкам, неслись по станице наперегонки. Анютка бежала немного впереди Захара, быстро семеня сильными, забрызганными грязью ногами. Поворачивая голову, она улыбалась Захару сверкающими в черных ресницах глазами...
Павлюк сел на диван, сладко зевнул, сказал:
– Дождь идет... Говорят, к нам новый командир приезжает...
Торба молча встал и подошел к столу.
– По званию - полковник, лейтенант Гордиенков рассказывал. Очень, говорит, свойский командир. Пятнадцать лет служит в армии.
Захар молча снял автомат, положил на диван. Сел за стол, вынул из кармана сложенную вдвое ученическую тетрадь, вырвал один листок и, нацелившись карандашом, призадумался.
– Письмо собрался писать? Жене или матке?
– спросил Павлюк.
– Иди ты, милый, знаешь, куда?
– огрызнулся Торба.
– Ты мне не мешай, а то прогоню!..
"Дорогая Анна Митриевна, - писал Захар Торба, - получил я ваше письмецо, которое вы так хитро положили в перчатки, и поимел таку думку, що взять нужно самый огромадный дрючок, а сучья не обрубать, и бить меня так, щоб люди дивились. Был я вроде шелудивого бычка, который всю жизнь не может слинять, а все ходит с клочьями шерсти. Один раз слинял, когда служил в Красной Армии. А як приехал до дому, снова трошки оброс. Зараз я, Анюта, слинял так чисто, як тот жеребенок по весне. Был я как кривое полено, которое не уложишь ни в один рядок, а вот на войне выпрямляюсь. И стыдно мне, что учинил я вам такое лиходейство. Зараз прочитал я ваше письмо, и сумно мне стало и горько за то, який я был дурень..." - Захар сильно нажал на карандаш и сломал его.
В сенцах заскрипели половицы. Кто-то, позвякивая шпорами, шел в штаб.
Торба поднял голову. Перед ним стоял незнакомый командир в бурке с широчайшими плечами.
– Сюда нельзя, - проговорил Захар вставая.
– Почему нельзя?
– спросил вошедший.
– Приказано в штаб посторонних не пускать, - ответил Торба.
Командир насмешливо взглянул на Захара и подошел к дивану, у которого стоял с карабином в руках Павлюк.
– Товарищ командир, зараз я на посту и шутковаты не люблю...