Глубокий тыл
Шрифт:
— Один раз… еще один раз, — прохрипел он. — Все… готово… Разок слазить… один разок. — Для убедительности он поднял указательный палец, а потом жалкая улыбка покривила крупные его губы, — Не могу… насос… сдает насос.
Он показал рукой на грудь. Рядом послышалось шипение воды. Арсений позел глазами в ту сторону. Долговязый немец стоял у печи и, согнув резиновый шланг, обливал себя водой. Все разом поняли, к чему он готовится. Ерофей Кочетков обидчиво рванулся к немцу, но Куров остановил его:
— Пусть… — Красные, набрякшие глаза его с удивлением и в то же время с удовлетворением
И вот уже длинная, закутанная в брезент фигура скрылась из глаз. Теперь все старались помочь немцу, угадывая его указания… Эбберту пришлось слазить не один, а три раза, и, когда он в последний раз спускался вниз, жестом показывая, что все внутренние работы закончены, люди жали ему руки, хлопали по плечу, поздравляли, и, разумеется, никому и в голову не пришло вспомнить, что печь выведена из строя налетом немецкой авиации.
Наружные работы были уже делом обычным и не очень сложным. Поручив завершить их Ерофею Кочеткову, Куров позволил отвезти себя домой. Его отправили на директорской машине в сопровождении сестры из медпункта. Сам он считал это излишним: сердце успокоилось, только кружилась голова да странная слабость, размягчая мускулы, делала их будто тряпичными. Болели руки: ожоги так и пульсировали под бинтами. Зато мысль была ясна, и, раздумывая о только что пережитом, мастер Куров сам старался понять, почему его так радует, что не старый приятель Ерофей Кочетков и не любимец цеха, ловкий и смышленый Юрка, а именно этот долговязый немец, из-за которого он когда-то столько пережил, завершил дело. Что его, долговязого черта, толкнуло на это?
10
Еще недавно Ксения Степановна жила от письма к письму. Почтальон был самым желанным гостем в ее квартире. Но вот теперь лежит перед нею на столе большой конверт, а она, придя с работы, стоит и не решается его вскрыть. Обычный конверт. Адрес надписан незнакомым почерком. Иногда именно в таких вот конвертах пересылают ей из Президиума Верховного Совета депутатскую почту. Но те синие, а этот белый. Неужели от военного комиссара? Неужели похоронная? Неужели Филиппа Шаповалова, Фили, нет в живых?
Ксения Степановна протягивает к конверту дрожащую руку и медленно отводит ее. Говорят, теперь похоронных не присылают, вызывают к военкому, и тот устно передает страшное известие. Говорят… А может быть, в конверте и лежит роковая повестка военного комиссара? Раненые, с которыми подружилась. Ксения Степановна, в конце концов убедили ее: раз целые дивизии выходят из окружения, почему не выйти одному, но самому нужному, самому дорогому для нее солдату? Она даже как-то приспособилась к ощущению постоянного ожидания. И вот письмо. Что в нем?
Наконец, измучившись, она хватает конверт, отрывает угол, рывком вспарывает бумагу, и в руках у нее другой конверт, маленький, серый, истертый. Адрес на нем надписан почерком мужа. В госпитале она твердо переносит вид самых страшных, пульсирующих, кровоточащих ран. Но тут она бессильно опускается на стул. Радость оглушила ее. Руки дрожат и никак не могут надорвать этот второй конверт. Когда же наконец письмо извлечено
Выплакав эти внезапно нагрянувшие, успокаивающие слезы, она вытирает лицо тем же платком и читает: «Дорогая моя жена Ксения Степановна! Пишет тебе твой муж, боец доблестной Красной Армии, а ныне советский партизан Филипп Шаповалов. Кланяюсь я тебе, моя жена, и дочери нашей, Юноне Филипповне, и докладываю вам всем, что я жив и здоров, чувствую себя подходяще и воюю на славу, потому как и тут, в тылу врага, советские люди, выполняя приказ товарища Сталина, тоже громят ненавистных оккупантов и создают им невыносимые условия».
Окончив страницу, Ксения Степановна снова перечитывает, стараясь угадать, не кроется ли за этими ясными строчками что-нибудь еще, о чем Филипп не написал, а только думал… Задумывается и сама: партизан, вот новость! Она пытается представить мужа бородатым, в треухе, с красной ленточкой по козырьку, с гранатами за поясом, с автоматом в руке, но простенькое лицо Филиппа никак не вписывается в этот традиционный партизанский облик, глядящий обычно с плакатов. Вздохнув, Ксения Степановна читает дальше и узнает подробности, частично ей уже известные. Стремительная немецкая контратака, пулеметчики прикрывают отход. Расстреляв последнюю ленту и поняв, что отрезаны от своих, они, пользуясь артиллерийским налетом, уползают в лес. Дальше все просто. Долго бродят два солдата по лесам и болотам, ища возможности перейти фронт. Случайно натыкаются на партизанский отряд. В отряде для Филиппа Шаповалова — мастера на все руки — находится важное дело. Он организует оружейную мастерскую, чинит трофейное оружие. «В общем, хлеб не даром жуем, Гитлеру спать не даем».
И где-то в конце письма, уже после многочисленных поклонов родне и знакомым, Ксения Степановна находит самую большую новость: оказывается, летчик, который поддерживает связь с отрядом и отвезет на «Большую Землю» это письмо, рассказывал, что есть приказ партизанам из окруженцев организованно пробиваться через фронт для продолжения службы в своих частях и что, может быть, скоро и Филипп Шаповалов выйдет из тыла, и тогда ему положен будет отпуск для свидания с семьей…
Несколько мгновений Ксения Степановна сидит неподвижно, потом бежит в комнату Анны и, ничего не сказав ребятам, начинает нетерпеливо колотить по рычажку телефона.
— Юночка, Юночка, от папы письмо, он жив! Слышишь? Жив, он у партизан! Скоро будет дома!
— Прости, мама, я плохо слышу: тут у меня товарищи… Папа — партизан? Да? Неужели? Как интересно!.. — Девушка и тут не утеряла своего обычного спокойствия. — Но потом, потом… Все расскажешь, когда я вернусь… Сейчас занята. — Слышно было матери, как приглушенно, должно быть прикрыв ладонью трубку, Юнона говорила кому-то: — Поразительная новость: только что получено письмо от отца, оказывается, он в партизанском отряде. Вы подумайте: два поколения — сын и отец, один герой, другой партизан. — И опять громко: — Мама, слушаешь? Я скоро буду! Рада, очень рада!