Глубокое ущелье
Шрифт:
— Кто же слово в слово довел до наших врагов сказанное нами на тайном совете, Акча Коджа?
— Сами мы виноваты. Не зря говорят: «Не бывает леса без шакалов».
— Не всякий шакал отважится такие разговоры врагу передавать... Тут и головы лишиться можно!..
— Не волнуйся, сын Эртогрула, узнаем кто!.. Еще отец твой покойный говорил: «Дюндар на любую подлость способен». Будь спокоен, все скоро наружу выйдет.
Осман-бей поглядел в окно. Обернулся.
— Пора, Акча Коджа! Отправим свадебные подарки другу нашему
— Одумайся, Кара Осман! Неужто властитель Руманос попадется на удочку, сдаст крепость бабам?
— Увидишь, как еще попадется. Раз человек на подлость пускается, разума в нем не ищи. Кто с толку сбит, при виде легкой добычи обо всем забывает. Не зря сказано: «Верблюда от его подруги пучок сена уводит». Позови глашатаев, пусть прокричат: «На кочевье! На яйлу!..» Отправь гонцов в деревни. Старейшинам бейского квартала я сообщу, какая завтра будет свадьба... Пусть приготовятся. А в нижнем квартале сам объясни старейшинам...
Осман-бей проводил Акча Коджу до дверей. Поцеловал ему руку. Оба они были спокойны.
— Балабанчик, эй, Балабанчик!
Аслыхан поднялась еще на одну ступеньку по приставленной к стене лесенке. В руках — большая медная миска, прикрытая лепешкой, поверх — ложка. Тихонько позвала еще раз:
— Эй, Балабанчик! Балабанчик!
Встретив недавно на улице маленького раба Дюндара Альпа, велела она ему подойти к стене. Жалела хилого парнишку. Хозяева кормили его впроголодь, посылали на самые тяжелые работы.
— Балабанчик!
— Я здесь, сестра Аслыхан!
— Бараньи ножки принесла! Поешь.
— Ну зачем? Спасибо!
— Сам ведь говорил, любишь их.
— Не стоит, сестра! Сыт я!
— Ладно, ладно! — Она понизила голос.— За столом у Дюндар-бея досыта не наешься. Ешь, пока не остыло. Я подожду. Да поосторожней, не обожгись... Пришло письмо Дюндар-бею от властителя Руманоса?
— Пришло.
— Когда поедет?
— Не знаю. Покривился Дюндар-бей. «Если,— говорит,— мало подарков послать, имени моего недостойно, а много — накладно. Придумали свадьбу, чтоб им провалиться! И тем, кто обычай этот выдумал, и тем, кто выдумщиков породил!»
— Взбесился он, что ли? Будь в его силах, того и гляди, свадьбы нам запретит! Вот скряга!
Загремел большой барабан... Сердце у Аслыхан дрогнуло. Хоть сёгютцы и старались не показывать виду, но, с тех пор как Осман-бей положил под палки гермиянского воина, жили они под страхом налета.
— Что это? Эй, Балабанчик! Не разобрала я, что бьет барабан?
— Не бойся, сестра, не налет...
Прислушались. Обрадованные, заговорили разом:
—
— На кочевье? С чего бы это?
— На яйлу?
— Нет! В этом году поздно.
Словно в насмешку над Аслыхан, совсем рядом зычно прокричал глашатай:
— Эй! На кочевье! Завтра кочевье на яйлу!
Снова с перерывами загремел барабан. Прислушивались барабанщики, нет ли ответа из соседних деревень. Радостно зашумел Сёгют: «На яйлу! На яйлу! Хвала Осман-бею!»
— Ты рад, Балабанчик?
— Как же не радоваться, сестра? В долине жара невыносимая. Всё перемерли бы... Не знаю, как другие, а я наверняка бы умер!
— Ничего с тобою не случится. Живут же, кто не идет с нами на яйлу.
Балабанчика окликнули из дому. Он тотчас вскочил.
— Да ну их, доешь! Небось женщины зовут тюки увязывать... Куда спешишь? — Аслыхан заметила, как он глотает.— Да не давись ты, успеешь.
— Может, Дюндар-бей зовет... Нельзя!
— Доешь хоть!
— Нельзя, сестра.
— Ладно, поставь здесь. Узнаешь, в чем дело, вернешься обратно. Позови меня, я услышу. А лучше посвисти...
Когда она стала спускаться с лестницы, в ворота заколотили кулаком. Аслыхан решила, что это Керим, и кинулась отпирать. Но, увидев Акча Коджу, пришла в замешательство.
— Куда же ты запропастилась, стрекоза? Чуть не с утра колочу в ворота!
— Здесь я, дедушка Коджа! Слушаю вас.
— Где отец? Не слышит, что ли, барабана да глашатаев?
— В подвале он. Огневым порошком занят, обо всем на свете позабыл... Проходите!.. Я позову.
— Оставь! Сам спущусь к нему. Неужто он еще не образумился?
— С чего это вдруг позвали на яйлу? Ведь в этом году вроде не собирались?
— А вот собрались! Увязывай покрепче узлы.
Аслыхан проводила Акча Коджу до подвала. Крикнула вниз:
— Отец!.. Эй, отец! Погляди, кто пришел?!
Акча Коджа медленно спустился по каменным ступеням. Из-под окованной железом двери пробивался свет. Толкнул створку. Мастер занимался литьем. В подвале было жарко. Как в аду. Пахло калёной глиной.
Не отрывая глаз от трубок на верстаке, не оборачиваясь, Каплан Чавуш торопливо сказал:
— Потом приду, поем, Аслыхан! Слава всемогущему — немного до конца осталось...
— Поглядите на него, стыда нет!
Каплан Чавуш рассеянно обернулся.
— А, это ты, Коджа. Добро пожаловать! Не был на вечерней молитве?
— Какая молитва?
— Ох, ты! А ведь я, кажется, слышал, кричали: «На молитву!» Неужто ошибся?
— Вот бродяга! Конец света придет — не заметишь! — Коджа глянул на трубки, разбросанные по верстаку.— Ну, вышло наконец? Рак на горе свистнул!
— Может, скоро и свистнет, Акча Коджа, немного осталось.— Он скрестил на груди руки, почесал в бороде.— Если б трубку не разорвало и на сей раз...
— Как же, жди! Гляди, все порвало.