Глубокое ущелье
Шрифт:
Робкая улыбка пробежала по его печальному лицу. Он успокоился. Отобрал книги, написанные по-турецки. Раскрыл на середине «Калила и Димну». Пробежал глазами по строчкам. Не отрываясь от чтения, сел на софу. «И пусть падишах соизмеряет добро и милость к рабам своим, дабы жили они между страхом и надеждой... От бедности спасаясь, не продавались бы врагу. От важности и богатства не зазнавались, не восставали против падишаха...» Он перевернул страницу. «Сам себе я советчик... Кто может быть справедливей меня?.. Вот место назиданию, да будет оно принято, и время притчи, да будет она выслушана с умом...» Снова перевернул страницу. «Скрывать тайну подлого да жестокого —
Лицо его стало сосредоточенным, строгим, будто не книгу держал он в руках, а саблю. Видно было, что счастлив он. Аслыхан, заметив, что глаза его наполнились слезами, неслышно вошла в комнату.
— Керим Джан!
— Да...— Он не повернул головы.— Что? — Увидев Аслыхан, засуетился.— Заходи! Друзья пришли?
— Нет! — Аслыхан прислушалась к тому, что происходит внизу в поварне. Подошла ближе к юноше.— Мы переедем в Ярхисар?
— В Ярхисар? — Он попытался вспомнить.— Зачем?
Аслыхан поразилась:
— Так ведь Осман-бей назначил тебя в Ярхисар субаши?!
Керим отвел глаза. С тех пор как он вернулся из Кровавого ущелья, они еще не виделись.
— Чуть руки на себя не наложила от горя матушка Баджибей... Когда пришла весть, что погиб ты...
— Что?! Пришла весть о моей гибели? Я не слыхал.
— Еще того хуже: что пропали вы... Баджибей на людях крепилась, а как пришла сюда — волосы на себе рвать стала. Соседки удержать не могли... Видел бы, как убивалась. «Злосчастный сын мой, утонул в болоте! Ах, бедный мой Керим Джан, и могилы не осталось!..»
Керим хотел было спросить: «А ты убивалась?» Но прикусил язык.
— Значит, передумал Осман-бей, не назначил тебя в Ярхисар? Почему?
— Нет... Не передумал.— Заложив книгу пальцем, закрыл ее.— Я в Ярхисар не поеду. Если ты согласишься, переедем мы в Биледжик!
— Если соглашусь я? Что это значит? Тебя назначил туда Осман-бей?
— Нет.— Он невольно нахмурился, но тут же попытался улыбнуться.— Не виделись мы с тобой... Не успели поговорить! — Кериму не понравился собственный голос.— Ты ведь поклялась... Выйдешь только за воина!.. Клятвы своей не изменила?
Аслыхан растерялась. Такого вопроса она никак не ожидала. И, словно защищаясь от оскорбления, отрезала:
— Да, поклялась! На том стою. А что?
— Как вернулся я из Кровавого ущелья, все думаю! Не по душе мне ратное дело! — Он умолк. Прижал к груди книгу, будто она придавала ему силы.— Хотел найти тебя, прежде чем
У Аслыхан задрожали губы.
— Что случилось?
— Умолил я Осман-бея! С помощью аллаха всемогущего отомстили мы за брата...— Он пытался выиграть время.— Кровью руки свои не замарав, свершили мы дело... Не коснувшись тела человеческого острием сабли. Для того, кто понимает, нет выше храбрости.— Он тут же пожалел о сказанном. И ни с того ни с сего разозлился на Аслыхан.— Не нужны мне ни чистокровный конь, ни дорогая сабля, кои жаловал мне Осман-бей!.. Ни чин субаши.— Резко выбросив руку, указал на книги.— Вот их попросил да взял! Не поеду я в Ярхисар. Пойду учиться в медресе господина нашего шейха Эдебали. Подумай! Откажешься от клятвы своей — хорошо!.. Вместе поедем!
У Аслыхан чуть сердце не остановилось. По тому, как тянул Керим, она думала, скажет: «Не будет свадьбы!» Услышав последние слова, обрадовалась, точно ей подарили целый мир. Но виду не подала, решив отомстить за пережитый испуг. Холодно, язвительно спросила, словно уже готова была отказать:
— Неужто стать муллой в медресе почетней, чем субаши в Ярхисаре?
— Не знаю. Знаю только, что запрещено нам брать саблю в руки... А если ты... за мужчину, саблей не опоясанного...
Тишину дома разорвал вопль Баджибей:
— Керим! Керим! Где этот трус? Где он? Чтоб ему в плен к френкам попасть, чтоб ему зубы повыбили! — Она ворвалась в комнату. И, увидев Аслыхан, совсем обезумела.— Да что же это такое, Аслы? От свиста сабли френкского рыцаря хвост у него задрожал, как у теленка?! — Увидела книги, потом — висевшую на стене саблю. Вытаращила злые глаза.— Перепугался! Домой удрал да саблю на стену вывесил! И ты, Аслыхан, в лицо ему не плюнула, не сказала этому трусливому зайцу: недостоин называться мужчиной тот, кто саблю не носит?!
— Не сказала, матушка Баджибей. Твоему совету последовала: «По туркменскому обычаю, женщины в мужские дела не вмешиваются».
Керим был поражен больше, чем мать. Он не верил своим ушам.
Баджибей передернула плечами. Не сразу осознала она сказанное Аслыхан. Блеск в глазах ее постепенно угас. Презрительно скривившись, поглядела на девушку. Казалось, она сейчас закричит во весь голос. Но Баджибей еле слышно спросила:
— Ты ведь сказала, порога твоего не переступит тот, кто саблей не подпоясан?
Аслыхан видела, как огорчена Баджибей. Она не могла понять, почему ее сын хочет стать муллой. Одно было ясно: возмущение Баджибей — материнская прихоть. Настаивая на своем, во зло употребляет она свою власть.
Надо было что-то сказать, уговорить Баджибей. Вчера вечером, услышав весть о смерти Керима, Аслыхан сама чуть не умерла. Когда утром сообщили, что жив он, не было сил даже радоваться. На ногах еле держалась.
Жалостным голосом попыталась успокоить Баджибей, хоть и знала, что все это напрасно.
— Помилуй, матушка Баджибей! Глупая, видно, я. Разве знает девушка, что говорит?
— Чтоб ты провалилась, дочь поганого Каплана! Покарай тебя аллах! Зря я старалась — такие трусихи не пара стоящему мужчине! Да разве знаете вы цену настоящему мужу?
Слова ее резанули Аслыхан по сердцу: закрыв глаза, прикусила губу, закачалась как от удара. Решила смолчать, но не смогла.
— Как услышала ты, что он мертв, убивалась, матушка Баджибей... А потом успокоилась! Я же подумала: нет, не жить мне больше...— Закрыв лицо платком, вдруг расплакалась.— Согласна я, матушка Баджибей!.. Согласна я!