Глухая рамень
Шрифт:
Отказываться от всего решительно было бы глупо, и Староверов счел за лучшее кое в чем, с глазу на глаз, признаться, рассчитывая на то, что, проигрывая сегодня частично, он сможет завтра выиграть все, — и тогда Сотин не будет ему опасен… Да, сено продано, но не целый стог, а только небольшой воз, чтобы купить лошадям овса. Остальное сено вовсе не украдено, а растащили местные жители: бабы, девчонки, ребятишки. Да и от чужого, частного скота нет спасенья!.. За каждым не углядишь… Пусть Сотин выслушает его, — он говорит, как перед богом, всю правду. Он еще вчера вечером хотел рассказать все, но побоялся, да и стыдно: люди не слушаются, самовольничают,
— Перестаньте! — оборвал его Сотин. — Когда пришло время расплачиваться, вы готовы заслониться даже детьми!.. Что, они вас на воровство толкают?.. Иметь отца-хищника постыдно и детям.
Староверов притих, ссутулился, даже стал вроде ниже ростом. Обкусывая вислые черные усы, он уже озирался украдкой по сторонам, но никто не появлялся к нему на помощь.
Заваривалась неприятная канитель. Сотину пришлось остаться еще на двое суток: медлить было нельзя, — он приступил к ревизии всего ольховского хозяйства. Провозился целый день, нашлось лишь полчаса сходить в столовую пообедать. Себя он чувствовал взвинченно, был сердит, раздражителен, а поздно вечером придя в барак к плотовщикам, почувствовал необычайную усталость, — лег на чьи-то нары и беспамятно проспал до утра.
Утром наступило в нем то душевное равновесие, которое было необходимо. Уже спокойно, чисто по-деловому, с официальной вежливостью, он продолжал последнюю беседу со Староверовым, потом принялся за акт проверки. Староверов сидел напротив него и по временам по-воровски заглядывал на форменный бланк, заполнявшийся все новыми фактами и цифрами… По-видимому, был Староверов отнюдь не трус: пока Сотин писал, тот с довольно безразличным видом курил папиросу, смотрел в заиндевелое окно, будто поджидал надежного защитника. В упрямых, немного прищуренных его глазах таилась угрожающая решимость.
— Ну, все написал? — нагло спросил он Сотина.
— Кажется, все. Остальное прибавят другие. А теперь вот что: распорядитесь, пусть принесут мне лыжи… Только нельзя ли поскорее, я тороплюсь. А часа через три запряжете лошадь.
— Хорошо… А на лыжах-то вы куда?
— В семьдесят вторую дачу… хочу посмотреть староречье: наверно, придется передвинуть большой ставеж.
Они говорили, не глядя друг на друга.
— Идите берегом Ольховки — тут прямее, а потом повернете от межевого столба к вырубленной делянке, и тут уже будет рядом, — посоветовал напоследок Староверов и вышел из конторы участка, провожаемый долгим настороженным взглядом Сотина.
Глава III
Один против двоих
На лыжах, с палками в руках Сотин катил по берегу Большой Ольховки, оставляя позади себя ровный след. Легко было идти по гладкому, плотному насту: не встречалось ни ям, ни оврагов, ни косогоров. Лес от берегов отодвинулся, дав простор колхозному полю. Местами попадались кусты ольховника и молодых берез, которыми так богата речка в верховьях.
Здесь она исхлестала равнину петлями, ими ловила весной уплывающую вниз древесину. Сплавной лес задерживался в частых ее извилинах, «размазывался» по берегам, как обычно говорят сплавщики; нередко получались заторы… Сотин воочию убеждался, насколько прав Бережнов, задумавший перенести ставеж ниже.
Семьдесят вторая дача, сплошь состоявшая из мелкого березника,
У опушки вырубленной делянки, на крутом яру, он сел отдохнуть на старый спиленный пень, посбив с него обмерзлую снежную шапку. Стояла вокруг такая всеобъемлющая тишина, что он, глядя на пойму, задумался… У ног его лежали на снегу лыжи, кругом было безлюдно, пустынно, бело, ровная долина тянулась вдаль, тусклое небо плыло на запад.
В двух километрах отсюда начинались отлогие берега, широкая низина староречья, — русло Большой Ольховки выпрямлялось с этого места значительно. Ледянка, проходившая мимо, была неподалеку… Как недогадлив был прежний хозяин, купец Тихон Сурков, пренебрегший этой поймой!
Опершись на лыжные палки, Сотин осматривал долину, думая о том, что в скором времени здесь развернется битва — ее успех обеспечен самой историей: явятся сюда знакомые и близкие ему люди, построят бараки, расчистят заросли, проложат лежневую дорогу, и по ней заскрипят сани под тяжестью бревен. Он ясно представлял себе, как оживет пустынное староречье, как будут копиться бунты древесины на новом катище, — и стоит ему только зажмурить глаза, как прямо перед ним начинают двигаться на реке и на берегу люди и черными большими квадратами ложиться на снег связанные плоты, чтобы весенний паводок унес их в низовье.
Постепенно сгущались сумерки, с поля подул ветер, знобило спину; ноги, пристывшие к снегу, немного зябли, клонило ко сну. Он поднялся, зачерпнул полные пригоршни чистого зернистого снега и начал растирать лицо. От удовольствия фыркал, покрякивал, словно умывался холодной, ледяной водой. Щеки горели. Он утерся носовым платком, потом посмотрел на часы:
— Ого… пора ехать.
Надев лыжи, полным ходом пошел обратно. Сильные движения скоро разогрели его, приятная теплота разлилась по всему телу, в голове было свежо, в груди просторно. Он чувствовал в себе такую уравновешенность и силу, что, если бы даже встретил стаю волков, ничуть не оробел бы перед ними…
Обогнув кусты ольховника, он увидел двоих лыжников, шедших к нему навстречу.
— А-а, злой дьявол! — заворчал Сотин, не останавливаясь. — Ты думаешь, поймал меня в ловушку?.. Ничего ты мне не сделаешь. Я еще давеча понял, зачем ты выспрашивал меня, куда еду, и отворачивал рожу…
Рядом с черноусым тучным Староверовым шел на лыжах старший конюх с толстой палкой в руке. Поджидая его на берегу, они о чем-то говорили, а может, только делали вид. Сотин заглянул под крутой берег: там в густеющих сумерках зияла черная полынья, дышавшая густой испариной. Не трудно было догадаться, почему именно здесь остановились воры.
«Однако, черт возьми, их двое… Не напрасно ли я взманил их?.. А впрочем…» — подумал Сотин, продолжая путь.
Он подошел к ним на лыжах и спросил с некоторой начальнической строгостью:
— Вы что же со мной не пошли?.. Собрались после времени.
— Он — растяпа, — кивнул Староверов на конюха, — не догадался, и мне невдомек. А потом видим — запаздываете, решили сходить, — мол, не завяз бы где али в полынью не свалился. — Он уставился лбом в землю и что-то уж очень внимательно разглядывал увесистую ореховую палку в руках конюха, а тот, угрожая Сотину, и сам определенно робел.