Глухая стена
Шрифт:
— Вот уж не думала не гадала, что у тебя хватит ума последовать моему совету.
— Я долго сомневался.
— Но теперь уже нет?
Линда стала расспрашивать об Эльвире Линдфельдт. И разговор получился долгий. Она была рада за него, хотя он все время старался умерить ее надежды. Рано пока. Для него лично уже хорошо, что хоть раз не пришлось ужинать в одиночестве.
— Это неправда, — решительно заявила Линда. — Я тебя знаю. Ты надеешься, что из этого получится нечто большее. И я тоже надеюсь.
Потом она поспешно сменила тему и немедля перешла к делу:
—
— И что ты сказала?
— Хотела сказать «нет», но не стала.
— Мило с твоей стороны.
— По-моему, все это просто не может быть правдой.
— Совершенно верно, правда выглядит иначе.
Он рассказал, как все было на самом деле. Сообщил, что ведется внутреннее расследование и что, как он рассчитывает, правда восторжествует.
— Для меня очень важно это узнать, — сказала Линда. — Именно сейчас очень важно.
— Почему?
— Пока не скажу. Рано.
У Валландера немедля проснулось любопытство. Последние несколько месяцев он подозревал, что Линда опять меняет планы на будущее. Что она задумала? Он пытался спросить, однако мало-мальски внятного ответа так и не получил.
Под конец обсудили, когда она сможет приехать в Истад. Наверно, не раньше середины ноября.
Положив трубку, он вспомнил про книгу, которую так и не забрал в магазине. Ту, где речь шла о реставрации мебели. Н-да, осуществит ли Линда когда-нибудь свои планы получить приличное образование и устроиться в Истаде…
Теперь она планирует что-то другое, сказал он себе. И почему-то не хочет пока говорить мне об этом. А гадать бессмысленно.
Ну что ж, он облачился в незримый мундир, снова стал полицейским. Посмотрел на часы. Двадцать минут девятого. Мартинссон, наверно, едет в Стуруп встречать этого Альфредссона. Валландер вспомнил вчерашнее появление Роберта Мудина в ресторане. Парнишка говорил очень уверенно. Некоторое время комиссар размышлял.
У него не было ни малейшего желания общаться с Мартинссоном сверх необходимого. Его по-прежнему терзали сомнения насчет того, что в словах Анн-Бритт правда, а что нет. И пусть это самообман, но ему хотелось, чтобы Анн-Бритт ошиблась. Крах дружеских отношений с Мартинссоном создаст практически невыносимую рабочую обстановку. Гнет предательства слишком тяжел. Вместе с тем в глубине души гнездилась тревога: что-то происходит. Незримо для него. Но это что-то способно резко изменить его позицию. Вот почему он испытывал возмущение и горечь. В особенности было уязвлено его честолюбие. Ведь он столько лет учил Мартинссона, точно так же как Рюдберг некогда учил его, помог ему стать тем, что он есть. Но сам Валландер никогда не интриговал, не стремился умалить или поставить под вопрос безусловный авторитет Рюдберга.
Полиция — это осиное гнездо, со злостью подумал он. Там полным-полно зависти, сплетен, интриг. И все-таки я воображал, будто стою от этого в стороне. А оказывается, наоборот, в самой гуще. Как монарх, чей престолонаследник нетерпеливо рвется к власти.
Скрепя сердце он позвонил Мартинссону на мобильный.
— Странно вообще-то, — сказал Мартинссон. — Как он мог что-то найти, не имея доступа к фальковскому компьютеру?
— Спроси у него.
— Хитрец. Черт его знает, может, он успел скопировать материалы на свой компьютер. — Мартинссон обещал позвонить Мудину и еще до полудня связаться с комиссаром.
Валландер закончил разговор, думая, что Мартинссон вроде бы такой же, как всегда. Либо он притворщик, каких поискать. Либо в том, что говорила Анн-Бритт, кроется ошибка.
Без четверти девять Валландер вошел в управление. На столе в кабинете лежала записка, сообщавшая, что Ханссон срочно хочет с ним поговорить. «Кое-что выявилось», — написал Ханссон своим угловатым почерком. Валландер вздохнул: не умеет он четко выражать свои мысли. «Кое-что» всегда выявлялось. Вопрос в том, что именно.
Кофейный автомат починили. Нюберг сидел за столиком, ел простоквашу. Валландер сел напротив.
— Если спросишь про головокружение, я уйду, — буркнул Нюберг.
— Ладно, не буду.
— Я хорошо себя чувствую. Но мечтаю о пенсии. Пусть даже она будет невелика.
— Чем тогда займешься?
— Ковры буду ткать. Книги читать. В горы ходить.
Валландер прекрасно знал, что все это неправда. Да, Нюберг безусловно вымотался и устал как собака. Но пенсии он боялся больше всего на свете.
— Судмедэкспертиза что-нибудь сообщила о Ландале?
— Он скончался примерно за три часа до того, как паром причалил в Истаде. А значит, убийца находился на борту. Понятно, если не прыгнул в море.
— Да, моя ошибка, — признал Валландер. — Надо было проверить всех, кто находился на борту.
— Нам бы следовало выбрать другую профессию, — сказал Нюберг. — Иной раз я лежу по ночам и пытаюсь сосчитать, сколько раз при мне вынимали из петли тела самоубийц. Только повесившихся. Не тех, что застрелились, или утопились, или с крыши сиганули, или приняли яд. Только повесившихся. На веревках, бельевых шнурах или стальных тросах, однажды даже на колючей проволоке. Не помню я, сколько их было. Большая часть забывается, я знаю. А затем я думаю, что это безумие. Чего ради я лежу и стараюсь вспомнить все беды, в которых был вынужден копаться?
— Да уж, чего тут хорошего, — кивнул Валландер. — Здорово рискуешь впасть в апатию.
Нюберг отложил ложку, посмотрел на него:
— Ты что же, утверждаешь, будто с тобой этого еще не произошло?
— Надеюсь, что нет.
Нюберг кивнул. Но ничего не сказал. Валландер счел за благо оставить его в покое. Вдобавок Нюберг всегда работал без понуканий, тщательно и организованно. Знал, с чем надо поспешить, а что может и подождать.
— Я поразмыслил, — вдруг сказал Нюберг. — Кое о чем.