Глухомань. Отрицание отрицания
Шрифт:
— Самое страшное бедствие для России — власть большевиков, — тотчас же отозвался Вересковский. — Система управления неминуемо рухнет, и у большевиков останется единственный выход. Террор. Впрочем, мы, кажется, уже обсуждали эту тему, профессор.
— Боже мой, — вздохнул Голубков. — Боже мой, неужели нет никакого иного выхода?
— Можно петь, — улыбнулся Богославский.
— Что петь?
— Лазаря, дорогой Платон Несторович.
— Глупые у вас шутки.
Некоторое время они так препирались, а потом пришла
— Кричите «Ура!», господа. Я обо всем договорилась, и завтра утром вы вполне комфортабельно отправитесь в Рославль.
И была еще одна безумная ночь на чужом сеновале, в которую Анечка не сомкнула глаз. Капитан крепко спал, чуть похрапывая во сне, а она, склонившись над его заросшим лицом, молилась про себя, чтобы Бог позволил ей увидеть своего капитана хотя бы раз, хотя бы мельком, хотя бы издали…
На заре Анечка провела капитана и прапорщика на буксирный катер, где они и устроились на корме с относительными удобствами. Распрощались с грустно провожавшей их девушкой, катер загудел, и медленно поволок за собою цепочку плотов.
— Слава Богу, тронулись, — с облегчением вздохнул Богославский. — Даже документов не проверили.
— Сплюньте, прапорщик, — проворчал Вересковский. — Вот когда Рославль проскочим, тогда и Господа возблагодарим.
На плоты с лодок пересаживались то ли беженцы, то ли хлебушек на югах промышлявшие, то ли бежавшие от большевиков, куда глаза глядят. Кто-то из команды непременно посещал плоты, отбирая у плотовщиков мзду за проезд, но к офицерам на самом катере никто не подходил. Из этого вытекало, что Анечка сама оплатила их путешествие, и капитан с непривычной теплотой подумал о ней. Она сделала все возможное, чтобы офицеры проскочили большевистские заслоны и смогли бы пробраться к частям Белой Армии.
Слабосильный буксир даже по течению шел медленно. Плоты порою сталкивались, путались, тогда катер останавливался, ожидая, пока плотовщики вновь не выстроят их в линию. А как только стало темнеть, вообще причалил в укромном заливчике и заглушил мотор.
— Ночуем на берегу! — крикнули с мостика. — Кашевар, готовь кулеш понаваристей!
— Только этого нам и не хватало, — вздохнул прапорщик.
— Ремень потуже подтяните, и глядишь, доберемся, — посоветовал Вересковский.
Плотовщики тем временем сноровисто крепили плоты к корневищам поречных деревьев, чтобы не разметало бревна ветром или внезапно поднявшейся водой. Только после этого все сошли на берег, кроме караульщиков, и расположились у костра, над которым на рогатине висел котел с кулешом.
— Эй, служивые! — окликнули с буксира. — За все уже заплачено, пожалуйте к костру!
— Ай, да Анечка! — улыбнулся прапорщик. — Непременно женитесь на ней, капитан. Рекомендую.
— Благодарю, прапор. Это — мысль.
Так за две ночевки и добрались до Рославля без помех. Офицеры уже собирались
— Так, — вздохнул Богославский.
— Это охрана, — сказал Вересковский. — Спокойно, документы у нас в порядке.
И поправил на груди солдатский Георгий.
Вооруженных было трое, подчинявшихся, как сразу определили офицеры, мрачноватого вида мужчине в кожанке с маузером на длинном ремешке.
— Документы, — внимательно просмотрел справки. — За что Георгия получил, унтер?
— За взрыв моста.
— Такие люди нам нужны. Именем Советской власти мобилизую в Красную Армию. И назначаю тебя, кавалер, командиром роты.
— Да я же после ранения… — начал было капитан.
— Лечиться будем после победы мирового пролетариата. А сейчас проследуем в полк. И ты, дьячок, тоже, у нас людей не хватает.
Напрасно Вересковский пытался объяснить, что он еще не оправился после ранения, что давно не видел родных, что… На все его доводы следовал один и тот же ответ:
— После победы мирового пролетариата.
— Ну, до этого мы еще успеем перебежать к своим, — шепнул капитан Богославскому, следуя за кожаной спиной.
25.
К Просечной бронепоезд «Смерть империализму!» подходил спокойно, солидно и неторопливо. Не ожидавшая сопротивления команда, полагая, что поселок и станция признали Советскую власть, не хотела тревожить население агрессивным грохотом своего бронированного чудовища.
Такова была обычная практика захвата местечек с полустанками для последующего грабежа и разгрома. Сначала войти тихо, без выстрела, удобно расположиться напротив вокзала, высадить группы с алыми бантами для встречи с населением, а, главное, для разведки, как и что именно грабить. Посетить рынок, приглядеться к лавочкам и магазинчикам, осторожно намекнуть жителям, что не худо бы встретить революционных бойцов хлебом да солью, а потом неожиданно для них навалиться со всей возможной и невозможной жестокостью. Это всегда срабатывало безотказно, население доверчиво ничего не прятало и не перепрятывало, а радостно встречало освободителей, правда, неизвестно от кого. Поэтому подкрадывались осторожно.
И вот тут-то…
За бронепоездом неожиданно грохнул взрыв. Никто ничего не успел сообразить, как точно такой же взрыв раздался впереди.
— Выходная стрелка взорвана! — по внутренней связи доложил машинист товарищу Анне.
Если бы верный Кузьма не подобрал бы для своего командира именно этого паренька, события, вполне возможно, развивались бы по иному. Но уж очень хорош был паренек, нежен и ласков, покорен и настойчив, и товарищ Анна готова была проводить с ним все время. И как раз в этот момент была не в форме. Как внешней, так и внутренней.