Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
Не стерпел казак. Встал, вынул из голенища нагайку, погрозил ею:
— Гад ты эдакий! Говорят, халву отведал правитель, а палку отведал поноситель… Будешь ты ещё рассказывать сказки?
— Урус, видно, понял тебя, — произнёс тревожно Кудрат-бобо. — Уезжай, почтенный.
Купец быстро собрался, взвалил хурджуны на лошадь и тронулся в путь. Сабур крикнул ему:
— Догоню тебя в кишлаке Тым.
Чайханщик принёс плов из куропаток, и все, помолясь, принялись за угощенье.
— Аскер, угощайся, — предложил мерген солдату. — Да и своему другу отнеси. Пусть поест. Небось устал
Когда казак ушёл, Абу-Бекир, поглаживая седую бороду, раздумчиво проговорил:
— Об-бо! Много слов привёз купец. Если и соврал, то доля правды, видно, есть.
— Всё он врёт. Научил его наш бек, а если бы и прогнали русских, то всё бы досталось эмиру да бекам, а нам — плети, зиндан да работа… Так говорит Маш-раб.
— Норбая бек послал в Вахан выколачивать налог за третий год… — озираясь, сообщил Сабур.
— Ов-ва! Слыхал я, ваханцы подготовились, зададут взбучку нукерам. А тебе не беда — налог платить нукер не будет… — усмехнулся чайханщик.
— Вот из-за этого проклятого налога я и нукером стал. За долги отца меня забрали. Теперь всю жизнь люди как на врага смотреть будут. Стерпишь разве…
— А ты не терпи, — усмехнулся мерген. — Конь есть, ружьё за плечами, дороги в горах, что волосы у женщины… Много их, длинные.
— И-ей! — воскликнул Сабур и потупился.
Видимо, слова мергена запали в душу юноши.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава четырнадцатая
НЕСОКРУШИМЫЕ
Вьётся тропка через тайгу, через топи и болота. Могучие тёмные лиственницы сплетаются вершинами, косматые кустарники теснятся к стёжке. Сумрачно и жутко в лесу на закате. Кругом тишина, но кажется, что притаилась чащоба и вот-вот выскочит дикий зверь — завоет, зарычит…
По тропе шагают три человека. Впереди высокий парень с котомкой за плечами. Суконная гимнастёрка с ремнём, военная выправка, бритый подбородок, коротко остриженные волосы говорят о том, что он недавно отбыл солдатчину. За ним, с сумкой через плечо, следует второй — в чёрном пиджаке. Оба они похожи друг на друга только у второго тёмные волосы слегка курчавятся из-под сдвинутой на затылок кепки. Он иногда поглядывает на белобрысый затылок идущего впереди и кривит губы. Третий — коренастый, смуглый, несомненно, местный житель. На нём длинный кафтан со сборами, на голове колпак. Лохматая борода, почти до самых глаз, придаёт его властному лицу отпечаток дикости. На поясе висят охотничий нож и кобура с револьвером. У всех троих в руках длинные палки.
— Возжайся тута с вами, гологубыми, — заворчал таёжник. — День-то кончается, а идём с раннего утра.
Тропинка петляла по краю болота, ныряла в заросли кустов, вилась через тускло-зелёные мхи, пересекала редкие полянки с орешником и снова уходила в чащобу.
— Эх, дядя! Своей мы волей, что ли,
— Оно и то… Сами бы дошли. Тут в тайге никуда не денешься, путь один — тропа.
— То-то и оно! Который день трясёмся то на конях, то шагаем по тайге. А нам ещё стражника приставили, — оглянулся шедший впереди.
Таёжник почесал затылок, повёл плечами, обращаясь к ближнему, спросил:
— Слышь ты, как звать-то тебя? Запамятовал я…
— Крестили Аристархом, а братана Григорием.
— Ишь, какое мудрёное имя, к чему бы? А за что это вас гонють в глухомань?
— За революцию.
— А какая она твоя революция-то? Видать, слабая, не уберегла тебя, под высылку угодил.
— Дай срок, узнаешь, — откликнулся Григории, останавливаясь. — Давай, ребята, перекурим.
— Поспеем с перекуром. Засветло по кочкам надо прыгать, — сказал охотник.
Перед ними лежало обширное зеленеющее болото, покрытое тёмными кустиками брусники, усеянными красными ягодами. Закатные лучи, пробившись сквозь деревья, освещали болото. За болотом снова темнел лес. Позади, в чаще, слышалось птичье щебетанье, переклики, посвисты. Пернатое царство суетливо готовилось к ночлегу.
— Вот придёт революция, никто не оторвёт тебя от хозяйских дел и не пошлёт сторожить двух невинных людей, — проговорил Аристарх, закуривая.
— Кто вас разберёт: винные али невинные. Чай, пристав знает, он грамотный.
— Стерва твой пристав. Пьянствует да полтинники с вас тянет. — Григорий затоптал окурок, спросил. — Далеко ещё?
— Не, недалече.
— Заночуешь, поди?
— И то. Ночью в тайге одному негоже. Зверья пропасть…
Солнечные лучи угасали. Охотник заторопился:
— Пошли. До темени надо добраться. Пристав говорил, политические вы, это как понять?
Аристарх озорно улыбнулся, сдвинул фуражку на нос, сказал:
— Хотим, чтобы народ сам управлял, а царя и господ да начальство, всех — под ноготь!
Стражник вытаращил глаза, перекрестился:
— Батюшки-светы! Да разве такое возможно?.. Два-то человека?
— По всей России нас миллионы, да и народ поможет.
Дальше шли молча. Тьма сгущалась, ноги цеплялись за выступавшие корни, за скрученную траву. Лес был по-прежнему глух, но сквозь деревья стали проглядывать слабые огоньки.
— Вот и Коса! Слава те, господи! Вишь, какой путь отломали пёхом. Тута лошадь не пройдёт — либо в трясине завязнет, либо ноги о валежник переломает.
В канцелярии пришлось долго ожидать пристава. Он где-то в гостях играл в карты. Наконец пришёл — толстый, красный, опросил прибывших, посмотрел документы, махнул рукой стражнику:
— Веди их в избу Степанидихи.
В избе, куда их привёл стражник, братьев ожидала приятная встреча: едва отворили дверь, из-за стола поднялся стройный молодой человек в сатиновой косоворотке.
— Вот и встретились, дорогие товарищи! — воскликнул он, обнимая вошедших.
Это был студент лесного института Дерябин. Он и братья Казаковы состояли членами казанской организации социал-демократов. Часто встречались и хорошо знали друг друга.