Гнев единорога
Шрифт:
Мертвый в соседней камере так и не поднялся. Таша и сама понимала, что ее попытки бессмысленны, но упрямо перечитывала заклинание снова и снова. Упираясь лбом в шершавые холодные прутья, девушка до боли сжимала веки и, когда от напряжения в глазах начинали плыть огненные кольца, шептала слова. Это была ее вечерняя молитва, ритуал, дающий уверенность в том, что в условном «завтра» она проснется и опять придет к решетке.
Все последние события, все воспоминания о доме и друзьях Таша упрятала в глубины памяти, запрещая себе об этом думать. Страшная «эльфийка» могла в любой момент вернуться и снова приступить
Надежда на собственные магические способности окончательно угасла. Но однажды слабый звук, скрип, тоненький, едва слышный, нарушил ставшую привычной тишину. Услышав его, принцесса повернулась к источнику – клетке с бесполезным доселе мертвецом.
Сосед сидел в углу, выбравшись из-под трухлявой кучи. Он с трудом опирался на две пары сухих, как ветки, по-обезьяньи длинных рук. Таша наконец смогла разглядеть его и ужаснулась. Похоже, при жизни этот человек стал жертвой чудовищного недуга или проклятия, которое настолько изуродовало его тело. На свесившейся под тяжестью головы шее как гребень дракона вдоль хребта торчали неестественно острые позвонки. Шею и грудь охватывала странная конструкция, похожая на лошадиную упряжь. На застежках кожаных ремней висели резные замки, на сочленениях виднелись печати с какими-то неизвестными Таше символами. Мертвого лица было не видно из-за темной гривы волос. От загривка, начинаясь тяжелым резным карабином, прямо в стену уходила цепь.
Принцесса восхищенно смотрела на мертвеца, не веря тому, что смогла поднять человека. Но проснувшийся зомби был слаб и, похоже, мог только сидеть, не находя сил даже на то, чтобы удержать вертикально собственную голову. Таша еще раз прочитала заклинание, однако оно ровным счетом ничего не изменило: зомби никак не реагировал, продолжая все так же неподвижно сидеть в углу.
Решив его не трогать, девушка в раздумьях присела на настил. Феерическая радость от неожиданного успеха исчезла, мыльным пузырем лопнув в сыром воздухе подземелья.
– И зачем ты мне нужен? – мрачно прошептала принцесса. – Ты даже подняться не можешь. Да и что ты сделаешь один против целого эльфийского гарнизона? Доходяга.
Мертвец не ответил. Таше даже показалось, что он и не поднялся вовсе, а просто изменил свое положение под действием какой-то странной силы…
В коридоре послышались шаги, и принцесса вздрогнула, испуганно взглянув в соседнюю камеру. Однако мертвец уже не сидел, а полулежал, опираясь боком о стену и почти скрывшись за кучей хлама.
А время шло. Таша тонула в нем, как в болоте. Чем больше раз миска проезжала под решеткой, отсчитывая временные промежутки, тем сильнее становился разрыв с миром. Вынужденное, болезненное, но такое необходимое беспамятство заставляло забывать все и всех. Память стала врагом, скрытым предателем, способным выдать секреты и поставить под угрозу жизни тех, кто стал Таше дорог в этом мире.
Как дикая птица погибает в клетке от тоски, так юная девушка вянет и чахнет в неволе. Тюрьма меньше всего на свете подходит для местопребывания принцесс, пусть и не слишком избалованных, но все-таки нежных
Волосы Таше обрезал охранник. Она сама попросила об этом. Белые крашеные лохмы давно свалялись в паклю, на макушке отрасли собственные русые волосы. В тюрьме запутанная грива приносила лишь неудобства, да и какой толк в длинных локонах, которыми можно хвастаться лишь перед плесенью на камнях.
Несмотря на весь ужас своего положения, через какое-то время девушка успокоилась. Наверное, в этом заключалось ее умение приспосабливаться к дурным обстоятельствам. Истинное, неподдельное смирение и ожидание мига, когда ослабнет внимание мучителей и приоткроется дверца клетки.
Так и сидела принцесса в глубоком неизвестном подземелье, в компании молчаливого эльфа-охранника и зомби-соседа. Однажды тишину каменного мешка нарушил голос. Таша прислушалась. Похожий на шелест листвы, он доносился из камеры с мертвецом. Принцесса замерла, пытаясь разобрать слова.
– Белый кролик, белый кролик… – шептал во мраке Ташин сосед.
Девушка вплотную подошла к решетке, разделяющей ее и зомби, чувствуя, как пульс отстукивает дробь в висках. Поднявшись в полный рост и натянув цепь, мертвец стоял посреди клетки, повторяя слова и качаясь из стороны в сторону.
– Эй, – окликнула его Таша, – ты слышишь меня, доходяга?
– Я слышу, – бездонные дыры глазниц безошибочно поймали ее взгляд и поглотили его, – я слышу тебя, ребенок, пахнущий молоком и кровью, но еще отчетливее я слышу зов Белого Кролика, что пленил нас.
– О чем ты говоришь, что за кролик? – Таша вцепилась пальцами в прутья перегородки между камерами, не в силах оторваться от пустых глаз и гипнотического свистящего голоса.
– О том, что мы пленники. Навсегда, навеки. Мы сгинем здесь, как сгинули все те, кто томился в этих катакомбах.
Принцесса почувствовала, как все внутри похолодело, а кончики пальцев превратились в льдинки. Она невольно обернулась назад, вглядываясь в соседнюю пустую камеру. Сколько таких клеток еще есть в бесконечном темном коридоре, сколько неупокоенных трупов в них томится…
Словно отвечая Ташиным страхам, тишина подземелья прорвалась утробным болезненным стоном. Он пронесся по воздуховодам и растворился, утонув в каменной холодной тишине. Таша присела и закусила губу, все еще сжимая пальцами прутья решетки и с мольбой глядя на соседа-мертвеца. Тот тревожно водил головой из стороны в сторону, пытаясь определить, откуда исходит звук.
– Что это? – заикаясь, спросила девушка. Стон все еще продолжал звучать в ее голове.
– Это Белый Кролик мучает своих жертв, – мертвец, звякнув цепью, уселся по-собачьи, опираясь на обе пары рук и свесив голову на грудь, – смерть, дитя, здесь всюду смерть.
– Тебе ли бояться смерти? – Таша пришла в себя и решительно поднялась, почувствовав, как страх сменяется гневом, – ты мертвый, доходяга! Неужели забыл?
– Моя смерть не была чистой, но то, что творят в этих подземельях, заповеднее заповедного и темнее темного. Здесь Белый Кролик изливает грязь, мешая ее с кровью своей добычи. Здесь никому нет покоя. Здесь сама тьма дрожит от страха.