Гнев. История одной жизни. Книга вторая

Гулам-заде Гусейнкули

— Да. В его отряде уже сто джигитов. В Миянабадском оазисе богачи не знают покоя. Гора Шаджехан занята повстанцами. Пламя восстания разгорается.

— Это радует,— я не могу скрыть своего волнения.— А что слышно от Мирзы-Мамеда и Абдулло-Тарчи? Да и как все это случилось?

— Эх,— вздыхает Аббас,— случилось страшное. К Аб-дулло совершенно неожиданно нагрянули полицейские и при обыске обнаружили листовки. Кто донес?.. А Мирза-Мамед — жертва шпионажа.

— Расскажи-ка поподробнее,— прошу я.

— Год назад приехал

из Тавриза один деятель. Ашра-фом звать его. Не нравился он мне. Маленький, круглый какой-то. Губы всегда влажные. Словом, жирненький и обтекаемый как поросенок. А я таких, сам знаешь, терпеть не могу.

— Ну и что же случилось?

— Вот я и говорю — этот коротышка Ашраф втерся в доверие к Мирзе-Мамеду и даже к Арефу. Такого патриота корчил из себя, что и описать нельзя!.. И все это подлая личина. На самом же деле мы пригрели гадюку. Однажды на явочную квартиру налетели полицейские. Схватили Мирзу-Мамеда и этого негодяя Ашрафа...

— Его тоже схватили?..

— Слушай дальше.— прерывает меня Аббас.— Схватить-то схватили, но это был маскарад. На очной ставке Ашраф выдал Мирзу-Мамеда.

— Разве был открытый суд?

— Не-ет, что ты!

— Откуда же ты все это знаешь?

— Перед отправкой в Индию Мирза-Мамед передал на свободу записку. Предупредил членов партии...

— А что сталось с Ашрафом?

— Его через несколько дней освободили. Будто бы за неимением улик. Но теперь-то мы уже знали, что это за птица. Курбан-Нияз успел кое-что новенькое разузнать о нем. Это страшная гадина.

— Где же этот негодяй теперь? Аббас довольно улыбается:

— Приласкали мы его с Курбан-Ниязом...

— Уже?!

— Пригласили мы Ашрафа в Ходжа-раби. Погулять. Напоили, а на обратном пути Курбан-Нияз опустил его вниз головою в глубокий кяриз...

— Ай-да молодцы! — не могу я сдержать восхищения. Смел и чертовски решителен этот Курбан-Нияз. Побольше бы нам таких храбрецов.

— Ареф знает об этом?

— Нет,— спохватился Аббас.— Не вздумай проболтаться. Нам «убирать Ашрафа» никто не разрешал...

Был тот предзакатный час, когда еще светит солнце, но приближение вечера чувствуется во всем: и в удлинившихся тенях, и в темноватых оттенках неба, и в том оживлении, которое царит в это время на улицах города. Торопится, почти бежит толпа по Бала-хиябану. Чиновники спешат домой со службы, верующие в мечеть, нетерпеливая молодежь — на свиданье... И только дервиши медленно бредут вдоль красивого проспекта, нарушая своим плачевным видом гармонию, такие оборванные они и грязные.

Торопиться дервишам некуда: у них нет ни дома, ни семьи, ни работы. Они тянут заунывные песни, очень похожие на плач.

У ворот Медресе-наваб — два полицейских. Медленно прогуливаются они, перебрасываясь между собою незначительными фразами.

Мы проходим мимо, шагаем до самой мечети Говхаршад. Потом медленно возвращаемся обратно... Вступил в свои

права тихий погожий вечер. Такие вечера бывают в конце мая, когда нет еще летней духоты, но уже стоит теплая устойчивая погода.

Полицейских у ворот университета уже нет. Но нет дома и Арефа. Дверь его квартиры на замке. В чем дело?

— Может быть эти шакалы поджидали Арефа? — Аббас не в состоянии скрыть тревоги.

— Кто знает...

Но мы напрасно беспокоились. Вскоре скрипнула калитка, и во двор вошел Ареф. Цел и невредим. Мы шагнули ему навстречу.

— Ба-а! Гусейнкули?!— не верил своим глазам учитель.

Крепко обнимаемся. Я вижу, как изменился, постарел за последнее время Ареф. У виска, чуть повыше уха, видны стариковские складки, одолела седина.

— Ну, рассказывай, дружище, как дела. Как служится? Ах, чего же мы стоим здесь, — Ареф берет нас за руки.— Идемте ко мне. Поговорим, спокойненько посмотрим друг на друга. Подумаем вместе...

У Арефа все та же комнатушка: письменный стол, кошма, один-единственный стул. Я вспомнил, как входили мы сюда с Ахмедом тогда, в наш первый приезд в Мешхед. Бедняги Ахмеда уже нет... Как страшно покидать эту землю!.. Будут зимы и весны, будут дожди и безоблачные светлые дни, но ничего этого уже никогда не увидят Ахмед и Рамо.

— Ну, а теперь рассказывай,— заводит разговор Ареф, поглаживая тыльной стороной ладони аккуратную, тронутую сединой бородку,— как настроение, что нового? Какими судьбами занесло в Мешхед?

— Меня будут судить...

Казалось, слова мои, как камни во время горного обвала, обрушились на голову Арефа.

— Судить?

— Да. Завтра в четыре часа.

— За что?

Я подробно рассказываю обо всем Арефу. Временами, когда гнев и возмущение мешают говорить, в разговор вступает Аббас. Ареф молчал, о чем-то сосредоточенно думая.

— Вот что, друзья мои, — проговорил он наконец, когда мы закончили свой довольно запутанный рассказ.— Бузург-заде не из тех, кому известны благородство и честь. Он, конечно, сделает все для того, чтобы свести с тобою счеты, Гусо-джан. Нет сомнения, что с тобою хотят расправиться.

— Я это сразу понял днем, в военном штабе. Добра не будет от суда, который готовят Бузург-заде и Сейд-Мирза-Казим.

— Все это правильно, но суд,— продолжал Ареф,— можно обернуть против его организаторов. А в этом есть большой смысл.

Странный поворот в делах. Аббас подался всем телом вперед, поближе к учителю. Меня тоже осенила догадка... Я вижу, как горячо заинтересован во всем мой друг. Молодчина Аббас! Для товарища он не пожалеет ничего на свете. Жизнь отдаст.

— Так вот, Гусо-джан, во что бы то ни стало добивайся открытого суда. Главное сейчас — подготовь боевую, призывающую к борьбе речь. Аббас, помоги ему в этом деле. Побольше огня, ненависти к врагам, правдивости и доказательности в словах!..