Гневное небо Тавриды
Шрифт:
Михаил Беляков помогает мне застегнуть лямки:
– Разреши, командир... На счастье!
– Ничего себе счастье! Парашют... Хочешь, чтобы я утопил твою старушку? Новую захотел, молодую?
– Что ты, что ты, командир! Типун тебе... Она же у меня не застрахована.
– И меня, брат, не застрахуешь. Над морем-то что он, твой парашют? С зонтиком к рыбкам...
– Тьфу, тьфу!
Выруливаем на старт. Нас провожают суровые лица однополчан. Да, день сегодня не назовешь счастливым.
Быстро взлетаем. Собираю группу, беру курс на запад. Под нами сплошной зеленый ковер, перед
Проходим береговую черту. Дальше - четыреста километров над морем. Никаких ориентиров, голый расчет...
Нажимаю кнопку переговорного устройства.
– Николай! А что если пойдем на озеро Синое? Затем в виду берега, вдоль него. Правда, так будет легче перехватить их?
– Понял, согласен. Эврика, командир! Доверни вправо десять.
Да, нелегко выйти в нужную точку в полете над морем. Все зависит от навигационного мастерства. Курс, высота, скорость, ветер... Слагаемые пространства и времени. Точность и точность, контроль и контроль. Морякам куда легче, и то ошибаются в непогоду...
Вспоминаю училище, первые полеты. Гордость свою морской формой, званием... Первый, единственный свой командирский отпуск на Новый год - сорок первый...
Голос Николая:
– Командир! Расчетное время точки разворота - двадцать пятнадцать.
– Понял. Время встречи с конвоем?
– Двадцать тридцать!
– Не округлял?
– Нет, командир, тютель в тютель!
– С фрицем договорился? Капитаном транспорта?
– Ага. Сказал, не обманет. Вечерком любит пускать пузыри.
Оборачиваюсь к ведомым. Идут как на связке, крыло в крыло.
Берег Румынии. Высота пятьдесят метров. Справа озеро Синое, затем Констанца. Внимательно вглядываемся в светлую полосу над горизонтом.
– Штурман, правда, слева дымы?
– А я что говорил? Посмотри на свой хронометр! Переваливаю самолет с крыла на крыло - внимание! Ведомые увеличивают интервалы, выстраиваются фронтом. Сближаемся. Все четче вырисовывается громадина транспорта, его борт прикрывают три корабля. Остальные скрыты сумерками.
– Должиков, Жуковец! Смотреть за воздухом! Ближе, ближе. Фашисты молчат. Головной сторожевик начинает что-то сигналить светом. Выясняет, чьи самолеты? Поздновато, пожалуй...
Ложимся на боевой, сближаемся до предела.
– Сброс!
Только тут корабли открыли огонь. Но уже сбросили торпеды Малышкин, Басалкевич, Королев. Борт транспорта вырос стеной, отворачивать поздно. Беру штурвал на себя, машина проносится над палубой, едва не по головам фашистов. Виртуоз Жуковец успевает полить их свинцом...
Оглядываемся. Огромное судно окутывается заревом - раз, другой...
– Ура! Ура!
Видимо, две торпеды угодили в борт. Столб пламени, дыма. Отойдя, делаем полукруг - убедиться. Транспорт оседает на нос, начинает погружаться в море...
На разборе было отмечено, что тактика комбинированного торпедобомбового удара начинает себя оправдывать. Высокую оценку получили действия нашей группы. Всем участникам обоих вылетов командир полка объявил благодарность.
Вместе с тем обращалось внимание на недостаточно обдуманный ввод в боевую деятельность прибывающих на пополнение необстрелянных экипажей.
На
Первым ушел на задание экипаж Ивана. Работал в течение девяноста минут. Затем мы сменили его. Сбрасывали по две светящие авиабомбы с промежутком в одну минуту. Интервал между сериями - двадцать минут.
В это время дальняя авиация начала массированный налет на причалы бухт Северной, Казачьей, Стрелецкой и Камышовой: она также принимала активнейшее участие в операции по срыву эвакуации войск противника. В районе Морского завода уже полыхал огромный пожар. В небе над городом фосфорически взблескивали разрывы зенитных снарядов, пересекались голубые лучи прожекторов. Десятки "фонарей", повешенных самолетами, и багровые вспышки рвущихся тяжелых бомб выхватывали из тьмы силуэты вражеских судов, мечущиеся между ними катера и буксиры.
– Хорошо работают!- со знанием дела отметил Прилуцкий.- Выжмут фашистов в море, а там наши катера...
Днем у нас в полку побывал офицер из штаба флота - согласовывал вопросы взаимодействия и связи. Рассказал, как действуют наши моряки. Было замечено, что во вражеских конвоях катера охранения не удерживают постоянных мест в строю, а ползают взад-вперед. Наши торпедные катера стали незаметно пристраиваться к ним в темноте, выбирали объект, давали залп и быстро скрывались. Не раз случалось, что после этого фашистские корабли атаковали друг друга. Испытанным тактическим приемом в ночных боях было выдвижение вперед катеров с реактивными установками. Внезапно открывая огонь, они отвлекали внимание гитлеровцев на себя, а тем временем торпедные катера выходили в атаку. Таким способом в одну из последних ночей были потоплены три транспорта и самоходная баржа.
26 апреля - прощальный день. Эскадрилья "бостонов", базировавшаяся на нашем аэродроме, улетала на Север вместе со всем 36-м минно-торпедным авиаполком, нашим собратом по боевому назначению.
Для меня это был родной полк. Первый мой фронтовой отчий дом. В нем я получил боевое крещение, сделал первые пятьдесят вылетов. Время было тяжелое, лето сорок второго, враг рвался к Волге, к Кавказу, мы забыли о своей морской форме, летали над сушей, над задонскими, Сальскими, кубанскими степями, над дорогами Новороссийска, перевалами Главного Кавказского хребта. Наносили удары по мехколоннам и переправам, скоплениям войск и железнодорожным узлам. Летали днем и ночью, по два, по три раза в сутки, возвращались на изрешеченных, ковыляющих в воздухе самолетах, наскоро латали их и вылетали опять...
Осенью полк ушел в тыл на переформирование, оставив восемь боеспособных экипажей и тринадцать годных машин в наследство своему боевому собрату - 5-му гвардейскому минно-торпедному авиаполку. Теперь от той восьмерки остался в строю лишь один экипаж, а вернее, один командир экипажа, поскольку Прилуцкий, мой старый однополчанин, стал летать со мной уже здесь, а Должиков и Жуковец были и вообще из гвардейцев.
Тридцать шестой вернулся через полгода, заново укомплектованный и пополненный. Немного оставалось в нем старых друзей, но тем они были дороже.