Гневное небо Тавриды
Шрифт:
Мое внимание привлекает Жуковец. Вертится подозрительно возле.
— Ну? — ловлю его за руку, предчувствуя неладное. В самом деле, уж слишком все гладко.
— Не знаю, правильно ли я сделал… — мямлит явно нарочно, помогая стянуть с плеча лямку.
— Ну? — сжимаю его напрягающийся в ответ бицепс.
— Да вы не бойтесь! (Я же и должен бояться). Перед отлетом газеты дал замполит, в мешок партизанам… А я в них еще и записку…
Ну вот.
— Еще? А знаешь, что за это бывает? А если к фрицам мешок попадет?
— Не попадет! А если бы… так и пусть думают, что это он сам…
Последние
— Говорю, не беспокойтесь! Между костров положил, точно видел…
Видел. А что же тогда юлит? Да и поди докажи, что он видел…
Масла в огонь подливает Прилуцкий. От злости: из кабины полуторки то и дело высовывается шофер.
— Хорошенький агитпроп! — замечает как о решенном. — Знаешь, что фрицы в газетах раззвонят? Что Громова сбили! Того! Имя-то указал хоть? Впрочем, поди им доказывай, что не слон!
Жуковец изумленно вскидывает ресницы. Такой оборот ему в голову не приходил. И вдруг взрывается:
— Да что вы все — фрицы да фрицы! Нарочно же выждал! Второго захода, чтобы наверняка… За свои беспокойтесь, штурман! В том разве дело? Перед майором как-нибудь отчитаюсь…
— Ну-ну, отчитайся, — мрачно кивает Прилуцкий. — Поехали, командир?
Что-то не очень и хочется ехать. Громов? При чем тут… Ах тот, герой… Много ли человеку… А для несчастья много ли надо?
Вмешивается молчавший до сих пор Коля Панов. По профессии с подобными делами он знаком лучше всех.
— Что написал-то? — склоняется к другу. — Хоть бы мне показал.
— Да ты-то при чем! — сбрасывает с плеча его руку рассвирепевший Сашка. Командира касается! И меня! Не учел, что полет у него… круглый. Из башки вылетело, понимаешь?
Чувствую, как отлегает от сердца. В уши возвращается привычный моторный гул.
— Толком выкладывай, что там?
— А не обидитесь? Сам замполит же и подсказал — мечтают… Подарок, думал, от него… от вас то есть ему… Будто не вижу, переживаете…
— Что написал-то?
— "Груз сбросил летчик Громов".
Минута проходит в молчании. Из кабины полуторки высовывается удивленный шофер. Ничего не поняв, разряжает тишину жеребячьим ржанием. Прилуцкий грозит ему кулаком.
Потом все бросаемся обнимать Сашку.
— Молодчина!
— Пусть так и думают, Громов…
— Как это мы-то…
Ну вот. Вот и опять оно с нами, при нас — наше скромное фронтовое счастье.
— Сто грамм сверх положенного тебе, Сашок! За идею!
А что, в самом деле идея. Пусть так и запишут мне в летную книжку: "Стопятидесятый боевой вылет, памяти Бориса Громова". А еще лучше и вообще его пропустить. Пусть и будет буквально подарок…
Да, вот что нам надо для счастья еще. Верная память живых о погибших.
Летучие минеры
В течение двух с половиной месяцев наш экипаж находился в командировке: получали новые машины для пополнения самолетного парка полка. Тем временем капитально ремонтировалась и наша многострадальная «пятерка». На Кавказское побережье вернулись 7 апреля 1944 года, к началу решающего сражения за Крым.
Тут только узнали, что еще два месяца назад полк перебазировался под Мелитополь, в
Были и другие новости. И среди них та, с которой свыкнуться казалось невозможным: погиб наш любимый комдив Николай Александрович Токарев…
Все, что мне довелось знать о жизни этого человека и что узнал теперь о его смерти, я постараюсь рассказать позже. Пока же предстояло как можно скорее занять свое место в боевом строю. Облетать отремонтированную машину, освоиться на новом аэродроме, привыкнуть к новым командирам. На должность комдива был назначен бывший наш комполка полковник Виктор Павлович Канарев, полком стал командовать майор Буркин, бывший инспектор ВВС флота. А нашей первой эскадрильей, взамен погибшего еще летом капитана Осипова, — капитан Чупров, прибывший из академии…
Произошло изменение и в моем экипаже: Панов уехал на учебу, на его место дали старшего сержанта Ивана Должикова.
8 апреля в полку состоялся митинг: 4-й Украинский фронт перешел в наступление на крымскую группировку врага со стороны Перекопа.
Для нас задача оставалась, по сути, прежней: блокировать полуостров с моря. Однако ответственность за ее выполнение возросла неизмеримо. Что Крым будет освобожден — это сомнений не вызывало. Но когда и какой ценой — во многом зависело от действий флота и его авиации. Доставить подкрепления своим войскам противник мог только морем. И только морем мог что-то спасти, когда неизбежность его поражения станет очевидной.
"Не выпустить из Крыма ни одного гитлеровца!" — этот девиз прозвучал в частях военно-воздушных сил Черноморского флота сразу же после получения известия о переходе наших войск в наступление.
С первых же дней сражения движение вражеских кораблей и судов на черноморских коммуникациях резко активизировалось. Полку предстояло вновь вспомнить второе свое назначение, стоявшее в его наименовании даже первым: минно-торпедный. Не прекращая активных действий по уничтожению плавсредств противника, производить систематическое минирование подходов к севастопольским бухтам, к портам Констанца и Сулина, а также Сулинского гирла и самой реки Дунай — с целью закупорки этой жизненно важной для вражеских войск артерии.
В ночь на 11 апреля восемь экипажей получили задание сбросить мины на входах в бухты Севастополя. Девятый — нанести бомбоудар по причалам Южной бухты и железнодорожному вокзалу, чтобы отвлечь внимание противника от самолетов-миноносцев.
В полночь приехали на аэродром. До постановки задачи чуть более часа время проверки готовности техники. Направляемся к своей «пятерке». Тишина. Ясная безветренная ночь. Над четким абрисом крыльев машины — яркие россыпи звезд.
Луч фонаря скользит по обшивке, капотам, винтам, шасси. На крыле механик Петров, в руках у него заправочный пистолет, просунутый в горловину бака. Моторист Ястербилов и оружейник Сергиенко помогают минерам подвешивать мины. Электрик Клейман проверяет спецоборудование. Техник Миша Беляков, склонившись, наблюдает за его работой.