Гневное небо Тавриды
Шрифт:
Михаил Иванович Буркин в приподнятом настроении.
— Прежде чем ставить задачу, доведу до вас сводку по действиям ВВС ЧФ за прошедший день. 11 апреля тридцать четыре самолета-штурмовика под прикрытием сорока восьми истребителей нанесли ряд последовательных ударов по скоплению плавсредств противника в Феодосийском порту. При этом потоплены один тральщик, две десантные баржи, три катера…
С минуту в землянке стоит одобрительный шум.
— Нам предстоит поставить мины у порта Сулина и в Сулинском гирле. Трем экипажам обеспечить связью торпедные катера, совершающие переход с Кавказа в Скадовск, подсветить отдельные отрезки пути светящими
Майор отыскивает взглядом Киценко, выдерживает значительную паузу. Продолжает, как будто обращаясь к нему одному:
— Метеоусловия ожидаются довольно сложные: видимость ограничена дымкой, к утру возможен туман.
Киценко смущенно кивает. На лицах летчиков появляются улыбка.
Дело в том, что Киценко недавно "отчудил номер", как выразился комэск. В ту ночь на маршруте встал грозовой фронт, всем экипажам был дан приказ вернуться. Все и вернулись. Кроме Киценко. Киценко прождали до утра. Утром садится, докладывает: "Задание выполнил". Комэск только плюнул, пошел к командиру полка. Михаил Иванович вызывает: "Где вы были до утра, Киценко?" "Как где? Задание выполнял. Отбомбились точно по цели". — "В такую погоду?" "Погода нормальная. Фрицы как раз не ждали". — "Значит, радист у вас никуда не годится!" — "Радист зверь!" — "Зверь, а радиограмму о возвращении не принял".
Киценко молчал, переступая с ноги на ногу. "Это я, товарищ майор. Радио гроза вывела из строя, ну я и решил… Обидно возвращаться с бомбами…" Майор не знал, что делать. В первую секунду ему захотелось обнять и расцеловать летчика. В следующую — отругать, наказать, отстранить от полетов, отдать под суд…
Не отдал. И вот сегодня самое ответственное и трудное задание поручал ему. Что вообще-то понятно. Иван — опытный летчик, командир звена. Войну начинал на Балтике, в сорок втором оказался на Черноморском флоте. Воевал в 119-м разведывательном, где сверх выполнения основных задач сумел повредить фашистскую подлодку и разбомбить штаб одной из частей противника. У нас — с весны сорок третьего. Моментально освоил новый самолет, новое оружие, успел проявить себя и как воспитатель молодых пилотов. Словом, летчик от бога, но… Как и каждый талант — со своим характером.
— Со штурманом хорошенько все обсудите, — скрывая усмешку, хмурится Буркин. — Слетались с ним, наконец?
Штурманом у Ивана — Василий Басалкевич. Назначен к нему неспроста. После того «грозового» полета у них произошел такой разговор. "Вот что, Иван, иди к комэску и доложи, что летать со мной не хочешь". — "Так я же хочу, Вася!" — "Так я не хочу. А доложить ты должен. А то меня посчитают за труса. При таком-то, как ты, храбреце! Сегодня ты летал, считай, без радиста, завтра тебе не нужен будет штурман. А попкой у тебя в клетке я сидеть не согласен".
Киценко не обиделся. Спокойный и рассудительный Басалкевич ему нравился. Колдует молча в своей «клетке» над картой, а самолет выведет точно и цель поразит. И на аэродром до тумана поспеет. До войны Басалкевич был учителем в младших классах, в минуты откровения вздыхал: "Эх, скорей бы война кончалась! Распустились мои ребятишки, чай, без меня…"
— Слетались, товарищ майор! — поспешно заверяет Иван.
— Ну, а радиста я знаю, — в глазах у Михаила
— Зверь! — подтверждает Иван и тут же прикусывает язык.
В село не поехали, поужинали на аэродроме. Весна в полном разгаре, все цветет, зеленеет, буйствует. Перекурили, лежа на травке, лениво перебрасываясь словечками. Постепенно летное поле стало оживать: люди задвигались, заработали прогреваемые моторы, первые машины порулили на старт.
— Ночные птицы, — определил Жуковец. — Как сумерки, так мы на крылышки…
Выруливаем на старт. По сигналу отпускаю тормоза. Машина медленно набирает скорость. Плавно подбираю штурвал, и тяжелый самолет отрывается от земли.
Экипаж молчит. Ждут, когда первым заговорит летчик.
— Порядок, — говорю, набрав высоту.
— В задней полусфере порядок, — вторит Должиков. Штурман дает курс.
Пролетая над Таврическими степями, видим много пожаров.
— Что бы это значило?
— Бурьян выжигают колхозники, — откликается сведущий в сельском хозяйстве Сашок. — Трэба землицу запахивать, засевать!
Да, «трэба»… Какая она здесь, землица? Вспомнилось лето сорок второго, клубящиеся дымы вдоль дорог, сполохи орудийных вспышек от горизонта до горизонта… Вражеские лавины катились к Волге, бои шли в кубанских, донских, ставропольских степях. Авиация Черноморского флота забыла свое назначение. Бомбили переправы, шоссе, железнодорожные эшелоны, штурмовали скопления вражеских войск. Как во сне, путались дни и ночи, непрерывно ревели моторы, гремели разрывы бомб. Взлеты, посадки, снова взлеты — по два-три раза на дню, а потом еще ночью… Ад на земле, ад кромешный в воздухе…
В самолете молчание. Кажется, все вспоминают одно и то же. Вспоминают и радуются: в воздухе хозяева теперь мы. И на земле, на родной, на истерзанной, но свободной. Запахивать, засевать…
Метеорологи не ошиблись: море нас встретило дымкой. Яркие звезды на небе, внизу — мутная тьма. Горизонта не видно, хоть вечер едва наступил.
Тем не менее в район вышли точно. Команда штурмана на снижение. По давно знакомым ориентирам выходим к Сулине. Небольшая «площадка» — строгое выдерживание курса, скорости, высоты — и мины пошли в воду.
— Порядок?
— Порядок.
Разворачиваюсь, над плавнями проскальзываю в море.
— Научились работать, а, штурман?
— А ты только заметил, командир?
Да, минер из Прилуцкого классный. Вот здесь он и начинал. Самое первое задание выполнял по прямой нашей специальности. После степных тех бомбежек, штурмовок…
Наши мысли опять совпали.
— Вспоминал вот, летели сюда, бывшего своего командира. Не довелось Степану Михайловичу увидеть землицу эту опять свободной…
Многим не довелось. Осипов был потом нашим комэском. Погиб в конце лета прошлого года…
Закончилась еще одна ночь. Напряженная, боевая. Все самолеты-минеры успешно выполнили задачу и благополучно вернулись на свой аэродром. Хорошо действовали и осветители.
Иван Киценко, сбросив в Крымских горах груз для партизан, быстро вышел в назначенный район встречи с катерами. Штурман Басалкевич навесил на траверзе мыса Сарыч десять светящих бомб. "Зверь"-радист Николай Сережкин пять раз пытался выйти на связь с моряками, но с торпедных катеров не отвечали: очевидно, опасались радиоперехвата со стороны противника, который был рядом, решили обойтись световым ориентированием.