Гнездо аиста
Шрифт:
«Как перья аиста, – вспомнилось ему сравнение, найденное Иваном для себя. – Они – пара красивых птиц, которые преданы друг другу до самой смерти. Хотя нет… До самой смерти – это лебеди».
Он попытался угадать: алкоголь ему мешает или от Зины действительно даже духами не пахнет? «Ну уж, этого никак не может быть! – зачем-то принялся доказывать себе Клим. – Она же актриса. Они всегда окутаны целым облаком… Духами и туманами. А уж „звезды“ тем более. Вот только она ничем не напоминает звезду…»
– Совсем на нее не похожа, – не замечая того, продолжил
– На кого не похожа? – с интересом спросила Зина.
Клим испуганно отрекся:
– Ни на кого вы не похожи!
– Это хорошо, – спокойно улыбнулась она. – Что может быть ужасней для актрисы, чем оказаться похожей на другую? Я, наверное, сразу ушла бы, если б такое обнаружилось…
Уговаривая себя промолчать, он все же сказал:
– Но вы же не можете играть мою лягушку… Вы совсем не такая.
– Вы еще не видели меня в этой роли, – напомнила Зина, сразу как-то вытянувшись.
– Вы умеете перевоплощаться, конечно… Это понятно. Но настолько?!
Приблизив к нему лицо, отчего Климу внезапно стало жарко, она шепотом спросила:
– А какая она на самом деле?
И добавила совсем как ее сын:
– Я никому не скажу! Это только для меня. Понимаете… У меня до сих пор такое досадное ощущение, что я не так ее играю. То есть я увидела ее совсем другой…
Не скрывая горечи, Клим тихо спросил:
– Почему же вы не настояли на своем? Если чувствовали, что правы.
– Настоять на своем? Да что вы! С Иваном такой номер не пройдет… Он никому не позволяет иметь свое мнение, потому что у него уже заранее определился собственный взгляд на то, каким должен быть спектакль. И никакой совместный поиск его не интересует. Он думает за всех нас… Так проще, конечно…
Клим перевел взгляд на опадающие застывшим потоком прожилки мраморной стены и сдержанно спросил:
– Так вы это считаете сказкой? Боюсь, что я назвал бы это диктатурой.
– Это спорно, – настороженно отозвалась Зина. – Вам претит такой подход?
– Я привык сам решать, как мне выполнять свою работу. Никто не диктует мне, как вести беседы с теми ребятишками, что попадают в наш приемник-распределитель. И как писать пьесу, мне тоже никто не указывал.
Зина жалобно, протяжно вздохнула:
– Это немножко другое… Артист – это зависимая профессия. Если ты остаешься вне театра, то просто умираешь.
– Почему? – не согласился Клим. – Если мы говорим о зарабатывании денег, то конечно… А если о самореализациии… Я ведь даже не надеялся что-нибудь получить за свою пьесу. Я вообще об этом не думал, честное слово! Мне просто хотелось ее написать. А если актеру хочется дарить радость людям, кто может ему помешать? В его власти выйти на улицу и устроить представление. Разве не в этом смысл вашей профессии?
Ошеломленно заморгав, она медленно переспросила:
– Как? Просто на улицу? Иван убьет за такое. Он не разрешает нам выступать бесплатно.
– А почему? Вы-то на него бесплатно работаете! У вас же любительский театр.
– Мы не на него!
– Ну ладно, мы ведь не про него сейчас говорим, – с досадой напомнил Клим. – Я пытаюсь сказать, что я думаю о самовыражении артиста… У меня плохо это получается… Я вообще с трудом соображаю… Может, еще и потому, что я никак не могу понять: почему вы даже не попытались доказать своему мужу, что лягушка должна быть другой?
Покосившись на него, Зина хмуро сказала:
– Вы знаете, он меня переубедил. Уболтал, как он говорит. Иван считает, что я изначально была не права. Что сейчас людям, как никогда, нужны веселые вещи.
– Боюсь, как раз он и прав, – с неохотой согласился Клим. Его и самого одолевали сомнения по поводу необходимости таких пьес, как «Лягушка», в дни, когда каждый чувствует себя подобным маленьким, бессильным существом.
Однако Зина услышала в его словах сомнение:
– Но вы думаете по-другому, правда? И я тоже… Может, я тоже ошибаюсь, не такая уж я умная, но, по-моему, сейчас все сосредоточены на собственных неприятностях. Каждый создал вокруг себя этакий непробиваемый колпак из своих переживаний и до чужих ему и дела нет. Даже до близких людей дела нет!
– Но у вас-то все не так…
Наспех подтвердив это, она продолжила с той же болезненной горячностью:
– И чтобы пробить этот колпак, нужно заставить его заплакать над такой вот лягушкой… Вот это важно! Ведь таких, как она, – миллионы! Но нужно научиться сострадать не этим абстрактным миллионам, а одному-единственному человеку, который с тобой рядом. А рядом с другим окажется кто-то другой.
– Это моя жена, – внезапно сказал Клим.
У нее испуганно расширились глаза:
– Нет!
– Я не говорю: увы! – гордо заметил он, чтобы Зина не вздумала на нем опробовать свою теорию всеобщего сострадания.
– Я… – Она неловко кашлянула, подыскивая слова, и боязливо взглянула Климу в глаза. – Я не хотела сказать, что миллионы таких, как ваша жена. Я имела в виду только образ… Я просто неправильно выразилась.
– Да ничего. Таких, как она, тоже много. Это я как врач знаю.
– Почему как врач? – не поняла Зина. Когда она удивлялась, темные глаза становились совсем круглыми.
Клим вынудил себя расковырять рану до предела, раз уж начал.
– У моей жены вялотекущая шизофрения. Когда-то она казалась совсем здоровой…
– Я даже не знаю, что сказать, – покусывая губы, призналась Зина. – Ведь сочувствие в такой ситуации неуместно, правда?
– Правда, – подтвердил Клим с неохотой.
Неожиданно для себя он обнаружил, как же ему хочется, чтобы кто-нибудь просто сказал ему: «Слушай, старик, мне так жаль тебя!» Необязательно эта женщина, а вообще хоть кто-нибудь. Незнакомец. Первый встречный. Случайный попутчик. Клим подумал, что было бы интересно выяснить: спас ли кого-нибудь от последнего шага откровенный разговор в поезде? Тот, кто слушает, воспринимает его, как правило, только ушами, не пуская в свою душу. А тот, кто рассказывает?