Гнездо дракона
Шрифт:
И вот теперь, когда Николас продолжал спокойно говорить о приглашениях, о состоянии дорог и возможности нового снегопада, она с ужасом представила свое будущее.
И действительно, за всю их последующую совместную жизнь он никогда не упоминал об этом ребенке и, казалось, даже не слышал, когда несколько раз кто-нибудь заговаривал о нем. Можно было подумать, что этого младенца никогда не существовало и вовсе.
Глава восемнадцатая
Трагедия у Ван Ринов заставила смягчиться даже самые суровые сердца. Как-то весенним мартовским
После этого визита она всем стала рассказывать, что миссис Ван Рин совершенно очаровательное создание, а ее манеры теперь безупречны.
— Я просто не могу винить Николаса за то, что он женился на ней, — говорила вдова миссис Роберт Ливингстон из Линлитгоу, которая навестила ее, чтобы выпить с ней чашечку чая. — И по моему мнению, ему повезло. Ты же знаешь, еще в детстве он был ужасно упрям. Я помню, как его бедная мать… Катрина Бринкерхоф из Ринебекка… она все время так беспокоилась о нем. Он всегда был мрачным, высокомерным и твердолобым. Только мать и могла сладить с ним. Отца он никогда не слушал.
Она замолчала, наливая гостье вторую чашку, а затем задумчиво добавила:
— Она была хорошенькой, эта Катрина. Я никогда не видела таких густых золотых волос. И мне кажется, что новая жена Николаса очень похожа на нее.
— Вот как? — вежливо спросила другая леди и взяла кусок пирога.
— И вот я все думаю, — продолжала вдовствующая Мери, следуя за нитью своих рассуждений, — действительно ли Джоанна была счастлива с Николасом?
— Ну само собой! — воскликнула миссис Роберт. — Она с ума сходила по нему, и он всегда был ей так предан.
Вдова склонила свою величавую голову.
— Я знаю, но Джоанна еще задолго до того, как она стала столь… столь дородной и… — вспомнив в последний момент, что говорит о мертвой, она заменила слово «тупой» на «медлительной», — так вот, она как-то сказала мне, что Николас ни за что не простит ее за то, что она не родила ему сына. Это были ее собственные слова: «Он никогда меня не простит». Конечно, у нее даже не было шанса попытаться еще раз, ну, ты понимаешь…
Вдова, наклонившись вперед, прошептала несколько слов. Старая леди вошла в возраст откровенности и временами ее речи бывали очень нескромными. Миссис Роберт Ливингстон вспыхнула.
— О конечно, — торопливо сказала она, — разочарование, конечно, но это же случается со многими.
— То же самое я сказала и Джоанне, но она лишь сидела и смотрела на меня своими круглыми светлыми глазами. «Вы не знаете Николаса», — сказала она. Она произнесла это таким тоном, что я была даже встревожена.
— Неужели? — переспросила миссис Роберт, которую этот разговор уже начал утомлять, так как она не очень хорошо знала Ван Ринов. — Но у них, без сомнения, еще будут здоровые дети. И если вы считаете, что его новая жена может быть принята в обществе, я тоже вспомню о них, когда буду в тех краях.
Она так и сделала, а ее примеру последовала вся местная знать.
В этот год Ван Рины постоянно выезжали в свет. Николас был охвачен лихорадочной деятельностью. Прошли те тихие семейные вечера,
Драгонвик звенел от голосов с самого утра, когда гости по зову большого колокола собирались к завтраку, и до полуночи, когда те разбредались по своим комнатам, изнемогая от усталости.
У Миранды не было ни желания, ни времени, чтобы разобраться с состоянием своей души. Повсюду за пределами ее комнаты толпились люди, а в комнате всегда находился Николас.
У нее не было друзей. Несколько раз кто-то из множества гостей нравился ей, и она начинала думать, что наконец-то нашла человека, который может стать ее другом. Но из этого ничего не выходило — тут же вмешивался Николас, и гость немедленно отходил, видя в Миранде только очень хорошенькую юную женщину, обожающую своего супруга, которая сама из себя мало что может представлять.
В то же время визит матери Миранды постоянно откладывался. Теперь Абигайль могла приехать в любое время. Ревматизм наконец оставил ее в покое, а с ребенком Табиты все шло хорошо. Когда Абигайль получила письмо, сообщающее о смерти ребенка Миранды, она думала, что придется ехать в Драгонвик. Но проходил месяц за месяцем, а о ее приезде больше не было и речи. Письма Миранды стали очень редкими и сухими словно бюллетени светской хроники.
«Вчера мы принимали бывшего президента Ван Бурена и многих других людей, интересующихся выборами», или «Завтра мы едем на бал к Асторам. Думаю, что будет замечательный прием». И ни слова о себе или о своем муже.
Абигайль скрывала свое беспокойство за излишней раздражительностью. Эфраим, мальчики и даже маленькая Чарити постоянно страдали теперь от ее растущей придирчивости.
Что же до Джеффа, то до самой осени 1849 года Миранда ни разу с ним не встречалась. Некоторое время после смерти ребенка она полагала, что сможет часто его видеть, потому что Николас, которому, похоже, нравился молодой врач — ведь он же обратился к нему за помощью, — будет приглашать его в Драгонвик.
Но Николас не только не приглашал Джеффа, но запретил Миранде даже видеться с ним. Так что она не могла поехать с Пегги к молодому врачу, чтобы он осмотрел ногу девушки. Она вообще не должна была иметь с доктором Тернером никаких дел.
Миранда уже давно перестала доискиваться до причин поступков мужа, но тут она поняла, что Николас просто не хотел видеть тех, чье присутствие могло напомнить ему о смерти сына. Она подчинилась и этому, с тем большей готовностью, что испытывала чувство вины по отношению к Джеффу. Ее интерес к нему, ее благодарность и нежность не очень-то к лицу замужней женщине. И потому она поступала так, как хотел Николас.
Однако десятого мая в Нью-Йорке этот период жизни Миранды неожиданно закончился, и повинна в этом была бойня на Астор-Плейс.