Гнездо в соборе
Шрифт:
Григорий был почти уверен, что Коротюк и Лавочник хотят узнать его мнение, чтобы поступить наоборот. Он предложил не самый лучший план и назвал несколько пар исполнителей, среди которых не было только Оксаненко и Комара. Именно их-то, избрав план, предложенный Ярошинским, и направил Коротюк в Екатеринослав, хотя Григорию было сказано, что план его принят и что Оксаненко выехал назад, а Одессу.
Ковальчук был занят составлением листовок к населению (вы, мол, учитель словесности — вам и карты в руки) и не знал даже, сумел ли Оксаненко сообщить Евдокимову о новом повороте событий. Он продумал уже не один вариант бегства из своего
Начальник разведки Цупкома не случайно остановил свой выбор на Комаре и Оксаненко. В первом он ценил фанатичную преданность националистическому движению, решительность и прямолинейность, во втором — ум, такт, выдержку, умение производить хорошее впечатление на людей, вызывать их доверие. Пара была бы и впрямь хороша, если бы Комару несколько прибавить ума и убавить самомнения, которое мешало ему критически мыслить, а Оксаненко обратить во всамделишного петлюровца. Но чего нет — того нет. Поэтому посланцы Цупкома вернулись из Екатеринослава через три дня с письмом от Зирки. Тот писал, что сможет прибыть прямо на съезд в Белую Церковь, как только станет ясен окончательный срок. Атаман также высказывал удовольствие, что его верный товарищ Григорий Волощук оказался надежным помощником полковника Коротюка.
Поездка Оксаненко и Комара в Екатеринослав сыграла в пользу ЧК. Было решено, использовав Зирку как прикрытие, послать с ним на съезд группу чекистов, что облегчило бы успешное проведение операции.
Евдокимов докладывал Манцеву, что надобность в ликвидации одного штаба Цупкома, которая могла бы вызвать массу разрозненных бандитских выступлений, отпала, и что из двух радикальных планов уничтожения петлюровщины — арест главарей всех повстанкомов и основных банд или ликвидация главной банды Мордалевича — скорее всего будет осуществлен первый.
— Ну, так как, дорогой Григорий, доложим начальству, что можно назначать день съезда? — спросил однажды Коротюк Ковальчука.
— Вам виднее, господин полковник, — холодновато ответил тот.
— Вы все еще дуетесь на меня, а зря, — возразил Коротюк. — В нашем деле без бдительности нельзя. Итак, вы уверены, что съезд подготовлен достаточно надежно.
— Я надеюсь, что итог будет еще лучше, чем ожидаете, — не смог сдержать иронии Ковальчук.
Досадливо хмыкнув, Коротюк прервал разговор.
— Ну, теперь, кажется, скоро, — сказал Григорий Комару, у которого он снова жил последние дни.
— Господи! Сколько же я ждал этого часа! — воскликнул Комар. — У нас поговаривают, что на съезде будет объявлен и день восстания.
Однако на следующий день Комар прибежал домой в совершенно другом настроении.
— Собирайся! — крикнул он с порога. — Всем велено в штаб. Там такое творится — не приведи бог.
— А что случилось? — встревожился Ковальчук.
— Что-то у Мордалевича в Дымерском лесу. Что — толком не знаю, но — съезд, съезд похоже, отменяется! А! Вот сволочи!
16
Деревенский житель живет слитно с природой. Настолько слитно, что обычно не замечает своей привязанности и любви к ней… Андрей, как всякий горожанин, природу чувствовал обостренно. К тому же, последние два с лишним года ему никак не удавалось выбраться ни на рыбалку, ни на
— Что-то ты, Данила, слишком уже опасаешься хвоста, — небрежно заметил Андрей, стараясь перевести разговор в нужное направление.
— Слишком — не слишком, сказать не могу, а то, что атаман спросит, как ехали и где проверяли, нет ли преследователей — это точно. Здесь у него порядок строгий.
— А где не строгий? — спросил, уловив двусмысленность ответа, Андрей.
— В голове у него порядка не стало — вот что я думаю, — сумрачно ответил Комар.
— Вон оно что! — подчеркнуто удивленно откликнулся Андрей, радуясь, что беседа принимает нужный ему оборот. — Так ведь это опасно. Особенно теперь, когда вот-вот головной атаман сигнал подаст.
— Да уж, присматривайся к нему.
— А что присматриваться! Сменить надо.
— Э-э, — возразил Комар. — Не так-то легко сменить, это, пан сотник, не регулярное войско. Мордалевич — атаман, батька. Да и дисциплину умеет держать. Себя поставил прочно.
«Что верно, то верно, — отметил про себя Виноградский, — под самым Киевом стоит банда в тысячу сабель, а мы не знаем, где именно. Однако важно, что все сходятся в одном: Мордалевич колеблется. Его можно повернуть к отказу от борьбы с Советской властью».
И еще думал Андрей Виноградский о том, как круто изменилась его жизнь за два года. Единственный сын в семье мастеровитого слесаря, он смог выучиться на механика, стал сносно зарабатывать, подумывать о женитьбе. Книги любил, особенно романы Вальтера Скотта с их благородными героями, да «Спартака» писателя Джованиолли. Смотрел на них со стороны, а в 1918-м, во время одного из многочисленных тогда еврейских погромов, спас от озверелых петлюровцев соседскую семью. Позже пришел к нему благодарить за это соседский сын, боец особого чекистского полка Яков Гиндин. Подружились. Несколько раз исполнил Андрей простые поручения ЧК. И вот однажды вызвал его начальник секретно-оперативного отдела и сказал:
— Рекомендуют вас, товарищ Виноградский, для работы в органах по борьбе с контрреволюцией.
— Кто рекомендует?
— Во-первых, товарищ Яков Гиндин. А, во-вторых, заводская ячейка РКСМ.
— Я же не комсомолец.
— Так комсомольцев они не рекомендуют, а прямо направляют. А вас рекомендуют. Подумайте.
Андрей подумал и согласился.
Он и прежде интересовался политическими вопросами, не лишь постольку, поскольку они касались его. Теперь политика начала зависеть и от него, Андрея Виноградского, — вот ведь какой поворот. И нынешнее его задание было по существу политическим.