Гниль
Шрифт:
— Бога ради, обязательно это рассказывать? — Мвези раздраженно оттолкнул от себя бокал, — Не хочу это слушать!
— Почему? — Месчината не удивился и не обиделся.
— Это дерьмо, вот почему! Каждый раз, когда ты что-то рассказываешь, меня наизнанку выворачивает. Неужели нельзя хоть раз…
Вошел Лалин. Видимо, он успел вздремнуть час, потому что выглядел не таким сонным, как на службе. На его молодом, не знающем морщин, лице сияла улыбка. Отчаянно стараясь выглядеть старше своих лет, он часто пытался придать ему выражение суровой решительности, копируя своих старших сослуживцев, но тщетно — не улыбаться он не мог. Слишком много жизнелюбия и свежих молодых сил было заключено в его невысоком теле.
— Вот и я! Ждали, нет? Ну, отлично… Вымотался как собака, господа. Кто заведует джином? Попрошу! А что вы такие мрачные?
Лалину
— Месчината рассказывает историю, — проворчал Хольд, тоже явно не пребывавший в восторге от услышанного, — Но, кажется, он уже закончил.
— Это не конец, — невозмутимо отозвался Месчината.
— Да? Ну и я послушаю! — Лалин сам налил себе джина и развалился в свободном кресле, — На чем остановились?
Геалах бросил взгляд на Маана, тот лишь пожал плечами. И Месчината продолжил.
— После того, как он нашел пятно, он пытался заставить себя поверить в то, что это ошибка. Хотя и знал, что Гниль не ведает ошибок. Это был поцелуй Гнили, предвещавший скорый кошмар. И он ничего не мог с этим сделать. День за днем он с отчаяньем приговоренного пытался убедить себя в том, что ошибается, но как можно убедить, если его глаза и его чутье говорили об обратном? Она больше не была человеком, но ее человеческая оболочка, еще не понявшая всего ужаса произошедшего, оставалась рядом с ним. Встречала его со службы. Целовала, ложась спать. Спрашивала, почему он мучается бессонницей и потерял аппетит. И он смотрел в ее глаза, которые уже не принадлежали ей. И не мог ничего сделать. Он должен был сдать ее. В лабораторию, ребятам Мунна в белых комбинезонах. Или убить собственноручно. Он сотни раз делал и то и другое. Как и мы все, он считал себя инструментом Контроля. Но иногда даже самый надежный инструмент бессилен. Он не мог этого сделать и скорее бы отгрыз себе обе руки, чем что-то предпринял. Он просто оставался рядом и смотрел. Бессильный, сам полумертвый, опустошенный. А она менялась. Сперва пятно увеличилось, но не очень сильно, она его даже не замечала. Первая стадия, самая быстрая… У нее понемногу стали выпадать волосы. Она мыла их по три раза в день и жаловалась на водопроводную воду. Глаза ее изменили цвет, с зеленых на карие. Но, кажется, она не заметила и этого. Он наблюдал за ней, с тревогой, с отчаяньем. И пытался найти в себе силы. Когда она спала, он доставал пистолет и прикладывал к ее виску. Уговаривал себя сделать небольшое движение — чтобы избавить их обоих от мук. Потом вновь ставил пистолет на предохранитель. Ему казалось, что он сходит с ума. Возможно, так оно и было на самом деле.
— Хорошенькая же история… — пробормотал Лалин, улыбка которого уже потускнела, — У меня, признаться, аж кишки похолодели.
— Тоже считаешь, что пора завязывать? — спросил Мвези.
— Н-нет… Пожалуй… Я бы дослушал. Да-да, пусть быстрее будет конец.
— На второй стадии она чувствовала себя превосходно. Ее тело было полно силы. Досаждавшие прежде болезни исчезли. Если не считать проблем с волосами, она чувствовала себя превосходно. И, конечно, не понимала источника всего этого. А он был слишком слаб чтобы сказать ей. Он был инспектором Контроля, но в то же время был и человеком. А для человека есть вещи, которые невозможны просто в силу его природы. Потом ей стало хуже. Конец второй стадии. Гниль уже завершила свои приготовления и была готова нанести окончательный удар. Он боялся за нее. За то, что ее может почувствовать проходящий по улице инспектор. За то, что подозрительные соседи могут оформить заявку на нее. Каждый раз, когда он приходил домой, его сердце оглушительно билось. Но если раньше оно билось от радости, теперь — от тревоги и предчувствия. Каждый раз ему казалось, что он найдет пустую квартиру. И всякий раз, когда она выходила навстречу ему, он ощущал не облегчение, а еще большую боль. Сколько так могло продолжаться? Ей становилось все хуже. Если раньше, ее переполняли силы, то теперь она большую часть дня проводила лежа. Ее мучали боли во всем теле.
Месчината бесшумно вздохнул. Маан подумал, что он вновь сделает долгую паузу, однако тот почти сразу продолжил:
— Она начала догадываться. Не вслух, но по ее глазам — тому, что от них осталось — он понимал это. Она боялась спросить или предположить. Но, кажется, уже понимала. Когда он лицемерно спрашивал, не вызвать ли врача, она говорила, что не стоит — к чему безрассудно тратить социальные очки, которых и так немного, на мелкую простуду? Потом она перестала ходить. Срослись суставы, потеряв подвижность. Ее ноги уже были бесполезным придатком. Начались сильные боли в спине — он предполагал, что там растут новые кости. Возможно, дополнительные ребра. А может, Гниль растила внутри костный новый каркас. Она никогда не делиться своими планами. Кожа практически потеряла чувствительность. Она могла тушить окурки о себя, и вряд ли бы это заметила. Нос практически исчез, и все лицо ее сильно изменилось. Костная ткань разрасталась, хрящи поменяли свое местоположение. Но, кажется, она не замечала всего этого, проводя дни напролет в полузабытьи. Он спрятал все зеркала. Он предчувствовал скорую развязку. И однажды ночью все кончилось. Он проснулся от оглушительного выстрела.
Маан пытался не вслушиваться в слова, неприятный привкус джина во рту не пропал, напротив, почему-то сделался сильнее.
— Она взяла его пистолет. Она знала, где он. Дослала патрон, сняла с предохранителя и, — Месчината выпрямил указательный палец и коснулся своего лба над правым глазом, гладкого лба, обтянутого желтоватой кожей, — Выстрелила. Он нашел ее. То, что когда-то было ей. И почувствовал… облегчение. Пытка закончилась. Она сама помогла ему. Он был ей благодарен. Ну а потом уже не было ничего интересного. Мунн, узнав про эту историю, конечно все понял. Да и что тут не понять. Моего приятеля чуть не уволили со службы. История была неприятная, но ее не предали огласке. Старик Мунн сделал все чтоб те, кто о ней слышали, не очень стремились ее разболтать. Может, поэтому и наказание было невероятно мягким. Кажется, его понизили на пять классов, и только.
Воцарилось недолгое молчание. Маан подумал, что Мвези скажет что-то язвительное, но тот лишь сердито сопел.
— А как… Как звали того инспектора? — спросил Лалин, на которого история, судя по всему, произвела не такое тягостное впечатление, как на остальных.
— А что?
Лалин смутился.
— Да просто так. Я подумал… Впрочем, это, конечно, не играет никакой роли.
— Никакой, — подтвердил Месчината, отводя от него свой равнодушный мертвый взгляд, — Конечно, никакой.
— Я слышал похожую историю, — сказал Лалин, которому, похоже, не терпелось стать центром внимания, и который был слишком несдержан чтобы выдержать паузу, — Один парень из восьмого. Только не жена, а… сын. Да, сын, вроде… И, значит…
Маан ощутил вибрацию войс-терминала в кармане. Слабую, вроде легкой щекотки. Он нахмурился — за многие годы его службы Кло давно привыкла к тому, что домой он может явиться в любое время, и никогда не отвлекала его звонками. Нет, это явно была не Кло.
Он достал небольшую пластиковую коробочку и поднес ее к уху.
— Маан. Слушаю.
И совсем не удивился, услышав в трубке голос, который он и ожидал услышать.
— Собирай свою группу, Маан. Пора.
ГЛАВА 6
Ребята сразу все поняли, хотя он не сказал и слова — замолчали, притихли, даже громко рассказывающий что-то Лалин вдруг замолк на полуслове, устремив на Маана вопросительный взгляд. Свора хорошо натасканных псов всегда ощущает близость скорой охоты. Особенный запах. Будоражащий кровь.
— Началось, — сказал Маан негромко, однако не сомневаясь, что каждый из присутствующих сейчас обратился во слух, — Мунн дал команду. Выдвигаемся.
Ребята заворчали, заворочались. Они ждали этого момента, ждали целый день, но сейчас, когда протрубил охотничий рог, старались выразить недовольство.
— Весь вечер загубил, — сказал, поднимаясь Мвези, — Я как чувствовал. Кто ж ночью «гнездо» берет?
— Ночью самое верное время, — ответил Хольд, который, в противоположность ему, выглядел собранным и деловито поправлял кобуру с револьвером, — Ночью многие Гнильцы размякают. Сам знаю.