Гниль
Шрифт:
Электрика затрясло, собранные волевым порывом мысли снова запутались, то и дело в голове сами собой возникали абсурдные предположения. Поэтому мужчина просто стоял и глубоко дышал, спокойно мысленно разговаривая с собой. Вдох. Выдох Максимка. Так. Вот и всё.
— Тише. Генка. Успокойся. Может они не смогут к нам пробиться.
— Нет, — мычал Чебурек. — Нас точно сцапают Пашка. Я не хочу умирать, — и вцепился в руку Воробьёва как клещ.
«Чёрт, чёрт, чёрт»- сквозь зубы шипел ругательства Пашка и разглядывал актовый зал, пытаясь думать. Итак, что мы имеем. А дверь всё сотрясали
Тяжёлые бардовые шторы на окнах свисали до пола. За онами же был виден задний двор, где располагалась теплица, и грядки, на которых летом подростки дружно поливали огурцы, помидоры и прочие огородные радости, посаженные поварихами.
Длинные ряды деревянных покрытых лаком скамеек замирали в метре от сцены, возле стены стояло старое пианино, а на самой протоптанной до шелушащейся краски сцене аккуратно огораживая края, висел подвязанный толстым шнуром, такой же бардовый как шторы на окнах, занавес.
— Дверь, запасная дверь Чебурек идем, — озвучил пришедшую в голову идею Пашка и потянул грузного Чебурека к сцене.
В дверь, к которой они придвинули несколько поставленных одна на другую лавок уже не стучали, а грохотали, вызывая протяжный натужный скрип древесины. Дверная ручка ходила ходуном, но ряды скамеек пока ещё сдерживали прорыв.
Мальчишки взбежали на сцену, лихо, перескочив три ступеньки. Пашка первым добрался до двери с пожарной табличкой зелёными буквами» выход»- и, повернув ручку, жалобно застонал. Заперто. Выход, оказался тупиком.
— О нет, — обречённо сказал Чебурек.
— Пашка, Пашка, что делать? — начал бормотать Генка точно маленький испуганный мальчик.
— Тихо, — стал озираться по сторонам Воробьев. Под натиском тварей дверь в актовый зал неуклонно сдавала позиции и сдвигала скамейки, образуя щель в которую проталкивались бледные руки с грязными ладонями. Кряхтенье, свист и сопение от приложенных усилий, неуклонно расширяло тварям проход.
— А сука!!! — закричал Пашка и схватил деревянный стул с мягкой спинкой, стоящий подле пианино и побежал обратно к двери, на ходу крича Чебуреку.
— Живо открывай окно и хватай штору, спускайся вниз. Давай!
Генка лишь бросил взгляд на бледное лицо Пашки и кивнул.
Скрипели скамейки. Отчаяние было сродни страху, но мальчишка направился к окнам, намереваясь открыть их.
Пашка издав дикий животный вопль, стал со всей силы дубасить стулом по рукам и пролезшим в дверной проём головам подростков. Спинка стула окрасилась кровью.
Хлюпнул, взрываясь ошмётками гноя и крови чёрный нарост на лице самого упорного подростка. Свист и скулёж слились в унисон. Из прорвы рук в проёме двери от ударов стула отдёрнулись и исчезли из виду лишь пара другая конечностей. Остальные твари упорно лезли вперёд к желанной добыче, игнорируя, а то и вовсе не испытывая боли в покалеченных пальцах, локтях и предплечьях.
— Ааа!! — завопил Воробьёв и разбил стул о чью-то квадратную, вздутую как налитый гелием шар голову. Затем кивнул Генке, повисшему на шторе, словно толстый малолетний Тарзан.
Мельком Пашка подумал, что всё путём. Не убьется, кореш второй этаж не пятый, а штора вон старинная крепкая выдержит. Он сжал губы в тонкую полосу
С животным криком, напоминающим вопли бабуина Тарзан — Чебурек спикировал с подоконника и скрылся за окном.
Моргнув, Пашка понял, что в руке у него осталась одна спинка от стула. С грохотом, сминая скамейки к стене, открылась дверь, и белая рука схватила Воробьёва за свитер, потянула к себе до треска в вязаных петлях.
Щелкнули зубы, в дверь ввалился Бык. Его мутные глаза напоминали глаза дохлой рыбы. Голодные и точно сонные, как пригретые солнцем мухи.
Ни тени узнавания не промелькнуло в его глазах.
Воробьев перестал быть неудачником и бывшим посмешищем не способным дать отпор. Теперь для Быка он стал просто едой. Бык облизнулся.
И его рука тут же крепко сомкнулась на лацкане свитера Пашки, раздался треск рвущейся ткани.
Воробьёв упирался, как мог, но хватка Быка была безжалостной. Он практически не делал усилий, а просто притягивал мальчишку к себе всё ближе и ближе. В отчаянии Воробьёв застонал и, дождавшись подходящего момента изловчившись, ударил Быка ногой живот. Его лицо всё так же оставалось, отёкшим покрытым чёрными наростами и казалось бесстрастным, точно у буддистского монаха.
От страха у Пашки свело живот. Бык, открыл рот и высунул поражённый гнойничками синюшно-чёрный язык. Раздался хлопок, и самый большой гнойник лопнул в воздух взметнулась отвратительная вонючая пыль. Пашка зачихал. Отвратительная вонь разъедала лёгкие, резала глаза.
— Еда, — таки выдавил из себя Бык и снова потянулся к Воробьёву, снова открыл рот, из которого капала слюна, как у больного ротвейлера, а сам Бык при этом, точно ухмылялся.
«Это конец, конец. Я не хочу вот так сдохнуть!» — надрывно кричало всё внутри Пашки. Лицо Быка приближалось. Внезапно, рука мальчишки, неосознанно шарившая вокруг в поисках хоть чего-нибудь полезного, коснулась деревяшки и пальцы уверенно сжали её. Обхватили — и Пашка понял, что это отломанная ножка стула.
Точно по команде в актовый зал ввалились другие подростки. Их лица, их дикий облик: полулюдей, получудовищ сдвинул сознание Пашки с мертвой точки. С воплем:
— Получай сука! — он заехал ножкой стула Быку в глаз, брызнула кровь. От боли, ярости Бык заревел, на мгновение отдёрнулся в сторону. Хватка его пальцев ослабла.
Набрав в грудь воздуха Пашка, вырвался из захвата и как заправский гимнаст уверенно метнулся к окну, схватил штору и бросился вниз. Снег почти прекратился. В горле тотчас защипало от холодного воздуха. На глазах выступили слёзы.
Воробьёв увидел, что Чебурек почти спустился, но запутался ногами в шторе и всё никак не может спрыгнуть на землю.
Пашка висел за подоконником, почти доставая ногами, окно первого этажа, когда с треском порвалась штора державшая вес его тела и ему от болезненного падения на землю оставались секунды.
Испугавшись и оттого задергавшись всем телом, точно змея Воробьёв упал на снег, запутавшись в шторе, как в саване.
Он лежал на снегу, оглушённый, когда рядом наконец-то бухнулся кулем Чебурек. А Пашка всё никак не мог понять смеяться ему или плакать, потому что всего лишь на мгновение в окне второго этажа показались лица прорвавшихся в актовый зал подростков и тотчас скрылись обратно, точно они как вампиры из фильмов ужасов не любили дневной свет.