Гностики и фарисеи
Шрифт:
Брат Анисьи Осиповны, который когда-то пил из больших кружек пиво с Василием Ивановичем, так и продолжал его пить, не испытывая к этому «красивому на цвет» напитку ничего, кроме приязни и благодарности, поскольку с некоторых пор не просто пил, но и предлагал пить другим, живя на средства от продажи пива через собственную торговую сеть, заключавшуюся в двух ларьках – на Малой Черкизовской улице и на Преображенской площади. Сопоставляя, Анисья Осиповна недоумевала и, чтобы сложить вину с себя и хоть как-то облегчить собственные страдания через обретение виновного в них на стороне, возлагала подчас всю ответственность за распад личности Василия Ивановича на родного брата. Тем более казалось странным, что брат – ничего, а Василий Иванович –
Но дело было в том, что, в отличие от Василия Ивановича, брат Анисьи Осиповны – Виктор Осипович – научился-таки получать от жизни удовольствие. Виктор Осипович любил хорошо покушать, ездил к морю, жертвовал на церковь. И не было причин у Виктора Осиповича заливать глаза водкой, потому что жизнь и без водки казалась интересной и приятной.
Брать на себя вину за падение Василия Ивановича Виктор Осипович не желал, но помочь встать на путь истинный не отказывался. Человек благодушный, а с некоторых пор богомольный, никаких других методов борьбы с пьянством, как только молитвой и постом, Виктор Осипович не признавал. О кодировании и прочем он рассказывал такие страшные вещи, что запои Василия Ивановича начинали казаться Анисье Осиповне детской игрой. Рассказывал Виктор Осипович о нечистой силе, рисуя в воображении сестры картины адовы и уверяя, что, закодируйся Василий Иванович, потом ещё хуже будет. Всё лишь осложнялось тем, что ни к посту, ни к молитве Василий Иванович не имел ни малейшей склонности. Хотя, и Анисья Осиповна с Виктором Осиповичем видели это собственными глазами, Василий Иванович выказал чувствительность к церковной службе, то и дело улыбаясь и кивая в такт пению, разливавшемуся с клироса. Не спускавшая с Василия Ивановича глаз и заметившая благотворное на него влияние святого места, Анисья Осиповна взыграла духом. Тогда же и было принято ею решение пытать счастья в лоне православия. Примеров исцеления вблизи икон и мощей было известно Анисье Осиповне немало. И к тому, чтобы исцелением от недуга пьянства Василию Ивановичу приумножить число этих примеров, Анисья Осиповна не видела никаких препятствий. Хотя и отдавала себе отчёт, что одним посвистом или щелчком пальцев с делом не сладишь. Дело серьёзное, кропотливое и требует отдачи.
А тут ещё Василий Иванович после посещения службы возьми да и перестань пить. Он и раньше, случалось, сохранял дух премудрости и разума, бывая в такие дни особенно злым. Правда, трезвение это длилось недолго. И, как жаждущий, добравшись до источника вод, припадает и не остановится, пока не преисполнится влагой, так и Василий Иванович, изнемогши в трезвости, припадал к сосуду вожделенному и уж не выпускал его, пока сам сосуд не выпадал из рук.
Но Анисья Осиповна хотела верить, что этот раз – особенный. И что жажда, которой мучим был Василий Иванович, оставит его теперь навсегда.
Виктор Осипович, прослышав про явленное чудо, удивления не выказал, точно всегда знал, что именно так оно и должно было случиться. Зато объявил, что следует отслужить благодарственный молебен. Да и по святым местам съездить не помешало бы. Так они с Анисьей Осиповной и порешили. Молебен отслужили безотлагательно. В поездку постановили отправиться через месяц.
А Василий Иванович, между тем, жил своей особенной жизнью…
Как-то раз, не добравшись до дома, уснул Василий Иванович на скамейке в сквере. Всю ночь терзали Василия Ивановича кошмары: огромные пауки на волосатых, чешуйчатых лапках пробегали мимо, тряся белыми, наполненными слизью, брюшками. Некоторые останавливались и, распрямляя полусогнутые лапки, поднимались, чтобы, как казалось Василию Ивановичу, заглянуть в лицо ему.
– Пошли… пошли… – бормотал Василий Иванович.
И пауки убегали.
Какая-то большая птица проносилась над Василием Ивановичем, приводя в движение воздух. А Василий Иванович,
Кто-то крался с топором, а на близрастущем тополе, сбрасывающем пух, разглядел Василий Иванович удавленника. Всё угрожало, всё таило опасность, отовсюду ждал Василий Иванович беды и подвоха. «Только поворачивайся», – пробормотал Василий Иванович и, повернувшись, проснулся, потому что упал с лавки.
Он поднялся, злой и ненавидящий, сел и огляделся. День зачинался. Подняли шум машины. Редкие, как первые цветы, прохожие появились на улицах. Василий Иванович глядел на знакомый город и не узнавал его. Озирал глазами мутными окрестности и дивился происходящим метаморфозам. Всё кругом него точно плавилось и перетекало. Девушка в красном платье стала зарёй и бесшумно расплылась по горизонту, подмигнув Василию Ивановичу. Вздыбился, поднялся серым столбом асфальт под блюстителем в серой форме, поглотил блюстителя и ушёл вместе с ним под землю. Дунул ветер, сорвал листья с берёзы, и разлетелись листья во все стороны попугаями. От ствола берёзы отделилась женщина в белом платье, подошла к Василию Ивановичу и села рядом.
– Что же ты, Василий Иванович? – спросила.
Василий Иванович смекнул, что нужно быть осторожным, виду не подавать, а потому, как ни в чём ни бывало, ответил:
– А что я… Ничего…
– Что же ты, стервец, изгаляешься?
Василий Иванович сперва разозлился и хотел обругать белую женщину. Но потом ругаться раздумал.
А женщина продолжала:
– Мужик ты ничего… не пропащий мужик. И собой ладный, и по мужской части… Тебе бы поостеречься…
Василий Иванович слушал и улыбался.
– …А то испакостился совсем: жену бьёшь, у детей отнимаешь…
«Ишь ты, – подумал Василий Иванович, – и откуда только она, стерва, всё знает».
– Бросил бы ты это дело, – говорила женщина. И голос у неё был нежный, щекотал приятно уши Василию Ивановичу. – А не бросишь, озвереешь вконец. Вон ведь… – она кивнула на красные с грязными ногтями руки Василия Ивановича. – Дрожишь как цуцик, яришься…
Василий Иванович соглашался про себя, кивал и дрожал всем телом.
–…А что жизнь не такая… Так у кого ж она «такая»?..
Сказала, поднялась и, не оборачиваясь на Василия Ивановича, уплыла прочь. Василий Иванович проследил глазами за белой женщиной и увидел, как растворилась она в густом белом облаке, поднявшемся из-под громоздкого чёрного автомобиля, марки которого не знал Василий Иванович.
Он посидел ещё немного, пожевал губами и поплёлся домой.
Через неделю венчалась старшая дочь Виктора Осиповича, и Василию Ивановичу случилось быть в храме. Отмытый накануне, обряженный в костюм и облитый духами, стоял он на службе, смотрел по сторонам, зевал и злился, как вдруг вышла из Царских врат знакомая ему белая женщина. Вышла на солею, уселась, свесив ноги, на оградку и подмигнула Василию Ивановичу. Василий Иванович удивился. Но не тому, что женщина вышла из алтаря, а тому, что они снова да так неожиданно свиделись. Он не сразу и признал её, но она смотрела в глаза и улыбалась. Потом, пройдя сквозь толпу, встала рядом и сказала тихо:
– Это ты молодец, что зашёл!..
Василий Иванович улыбнулся и крякнул.
Так они и стояли рядом. Служба шла, пение лилось елеем, и хорошо было Василию Ивановичу.
А когда служба закончилась, она вдруг сказала:
– А не будешь пить, я к тебе приходить стану. Ты ведь вон какой!.. – и она кивнула Василию Ивановичу.
«Стерва…», – с удовольствием подумал Василий Иванович и снова крякнул. Белая женщина погладила его по руке, как показалось Василию Ивановичу, сухими, тёплыми пальцами, и сказала стариковским голосом: