Гностики и фарисеи
Шрифт:
Валентина Пантелеймоновна ставит на печку чайник: "На всякий случай, вдруг в термосе не хватит..." Лукерья Пантелеймоновна принесла было из кухни тарелки, но Неонилла Пантелеймоновна, предварительно нафыркавшись, велит унести "эту грязь" и достаёт из пакета свои тарелки и свои приборы. Разворачивают, раскладывают еду и усаживаются вокруг. Валентина Пантелеймоновна открывает бутылку с шампанским и наливает всем в пластмассовые стаканы, тоже привезённые с собой.
– Ну, - поднимает она свой стаканчик, - с праздником!
– С праздником...
– С праздником...
Бесшумно
В комнате пахнет чистыми полами, горящим деревом, свечками, домашней одеждой и едой. Запах сырости почти исчез. Становится жарко.
От жары, оттого, что устали и проголодались, как-то быстро пьянеют. Без причины вдруг делается весело, все говорят в голос, смеются. Хочется шампанского!
– За ревалюсыю!
– кричит Валентина Пантелеймоновна, ударяя своим стаканчиком о стаканчики сестёр и расплёскивая золотистую жидкость.
– Уррра-а!
– вторит ей Неонилла Пантелеймоновна, позабыв про чиновничью гордость.
– Да здравствует велик актяпьска сасиалисиська ревалюсыя!
– подхватывает Лукерья Пантелеймоновна.
Смешно всем до слёз, до боли в животе, до немоты, когда уже не можешь смеяться, а только безмолвно сотрясаешься и стонешь.
И только Алевтина Пантелеймоновна, относящаяся всерьёз и к октябрьской революции, и ко всем её вождям не смеётся, а только в ужасе смотрит на сестёр. Всё то, что они выкрикивают, кажется ей страшным кощунством.
– Как не стыдно!
– пробует она увещевать сестёр.
– Как не стыдно! Великая Октябрьская Социалистическая Революция принесла освобождение народам царской России! Если бы не Революция... вы бы... вы бы сейчас пахали! Вы бы читать не умели!
– Уррра-а-а!
– пуще прежнего кричит Неонилла Пантелеймоновна.
– Да здравствует всеобщая грамотность и освобождение женщин Востока! Да здравствует электрификация всей страны и восьмичасовой рабочий день! Уррра-а-а!
– Да здравствует велик актяпьска сасиалисиська ревалюсыя!
– кричит Лукерья Пантелеймоновна. И, пихая Алевтину Пантелеймоновну в бок локтем, просит:
– Не плачь, Алька! Лучче расскажи, как Зимний брала!
– Урра-а!
– подхватывает Неонилла Пантелеймоновна.
– За взятие Зимнего!
– Как не стыдно!
– не унимается Алевтина Пантелеймоновна.
– Вот послушайте, что писал Антон Павлович Чехов...
– и, закрыв глаза, она цитирует по памяти.
– "А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба..." Это мальчик пишет письмо своему дедушке!.. И вот ещё: "меня все колотят, и кушать страсть хочется". Понятно вам?! "Кушать страсть хочется!" - и Алевтина Пантелеймоновна многозначительно кивает на стол.
Все умолкают, точно всем вспомнился вдруг Ванька Жуков, а Валентина Пантелеймоновна, воспользовавшись паузой, обводит сестёр насмешливым взглядом и произносит:
– А вы знаете, что Лев Толстой называл рассказ "Письмо Ваньки Жукова" самым лучшим рассказом Чехова?[3]
Сёстры внимательно слушают её, но долго думать о серьёзном и неприятном им не хочется,
– Ми-илый де-едушка-а-а! Канстанти-ин Мака-арави-ич! У-у-у!
– Канстанти-ин Мака-арави-ич! Ы-ы-ы!
– подхватывает Лукерья Пантелеймоновна.
А Валентина Пантелеймоновна, глядя на то, как дурачатся сёстры, снова принимается хохотать, раскачиваясь на стуле, то наклоняясь вперёд, то откидываясь назад и держась всё время руками за край стола.
– Ми-илый де-едушка-а-а! Канстанти-ин Мака-арави-ич! У-у-у!
– Канстанти-ин Мака-арави-ич! Ы-ы-ы!
И только Алевтина Пантелеймоновна, сумевшая сама себя разжалобить, тихонько смахивает слёзы и всё качает головой, точно силясь отделаться от истомивших её воспоминаний и мыслей.
Насмеявшись, принимаются пить чай. А после пятой чашки, когда прошло уже опьянение, угасло веселье, становится скучно и начинает хотеться спать. Вспоминают вдруг, что за окнами идёт дождь, и прислушиваются. Дождь бегает по крыше, стучит по стёклам, шебаршится в траве. А в комнате жарко, постреливают дрова, потрескивают свечки в майонезных банках, и ещё что-то такое потрескивает и поскрипывает в доме, но никто не понимает, что именно. И, прислушавшись к шуму дождя, осознают, что сидят в тёплой комнате, где чисто, где в изобилии еда и чай, а ещё совсем недавно шли по тёмному полю, где ноги увязали в грязи, и где невозможно было укрыться от дождя. И осознав, прочувствовав всё это, вскакивают из-за стола, суетятся. И всё только с одной мыслью - поскорей улечься спать. Думать о сне кажется им блаженством, точно осталось последнее неизведанное удовольствие. А их было так много за сегодняшний день - жаркая печка, сухая одежда, горячий чай. И вот осталось последнее - мягкая постель.
Лукерья Пантелеймоновна, на правах хозяйки, выбирает для ночлега диванчик с кружевной салфеткой на спинке. Валентине Пантелеймоновне, как "самой миниатюрной" достаётся железная кровать за печкой. Алевтине Пантелеймоновне и Неонилле Пантелеймоновне приходится довольствоваться раскладушками, которые ставят посреди комнаты, аккурат напротив двери.
С собой привезли и постельное бельё, так что можно не отказывать себе в удовольствии спать раздевшись.
– Раздевайтесь! Раздевайтесь!
– призывает Алевтина Пантелеймоновна.
– Неллочка, сними рубашку - пусть тело дышит! В одежде не выспишься - тело должно дышать... Снимайте с себя всё! Пусть тело дышит!
Стелят постели, закладывают в печку все оставшиеся поленья, проверяют вьюшку, гасят свечи, раздеваются и с радостным кряхтением укладываются. И потом, блаженно пожимаясь и улыбаясь от удовольствия, засыпают.
Но спят недолго. Очень скоро дрова в печке прогорают, и дом начинает остывать. Из-под двери, из щелей в летних рамах ощутимо тянет сыростью и холодом.
Первой начинает ворочаться на своём диванчике Лукерья Пантелеймоновна. Ей снилось, будто она голой бегает по деревне и втолковывает сама себе: "Пусть тело дышит! Тело должно дышать!" Но чем дольше она бегала, тем сильней замерзала.