Год активного солнца
Шрифт:
…Вначале Васо обижался, что Хидашели вмешивается в его дела. «Не доверяет, наверное». Думал об этом без конца, и было обидно до слез. «При Рамишвили мы отставали, может быть, он думает, что в этом виновен я?!» Молча мучился, но своими сомнениями не делился даже с братом.
На третий день работы к Левану пришли из руставской газеты. Леван заставил корреспондента упомянуть в статье обо всех без исключения сталеварах. Особенно хвалил братьев-мастеров. А о себе сказал: отложим похвалы в мой адрес до следующего раза. У Васо рассеялись все сомнения. Он облегченно вздохнул
«Когда человек тебе доверяет, надо в лепешку расшибиться, не подвести его», — думал Васо.
Леван подарил маленькому имениннику настоящий футбольный мяч. Арчил наполнил стакан и протянул его Левану. Вначале он хотел, чтобы Леван выпил штрафной, но передумал — а вдруг обидится! — и не решился.
— Этот бокал давайте выпьем за опоздавшего! — провозгласил Арчил.
Мастер уже успел подвыпить и набрался смелости.
Все встали, встал и Леван.
— Я приношу извинения за свое скромное красноречие, но все же разрешите сказать два слова, — начал Арчил. — За твое здоровье! Да здравствует твой приход на наш завод. Кто подведет тебя, пусть отсохнут руки! — Он опорожнил стакан.
За начальника смены выпили единодушно. Леван поднял стакан и ответил Арчилу:
— Благодарю, что вы выпили за мое здоровье. Об одном только я хочу вам сказать. Завод любит честного человека. Как в окопах солдат не может изменить солдату, так и сталевар не должен подводить сталевара. Давайте выпьем за то, чтобы мы никогда не изменили друг другу.
— За твое здоровье! — крикнули за столом.
Леван выпил и перевернул пустой стакан.
— Счастливо! — крикнул Арчил.
— А теперь покажите мне юбиляра! — крикнул Леван.
Васо вскочил и привел мальчика.
Леван подбросил ребенка.
— Сколько исполнилось?
— Шесть, — сказал Васо.
— Как тебя зовут, маленький?
Мальчик впервые видел Левана и застеснялся.
— Каха! Скажи, сынок, свое имя.
Леван опустил ребенка и наполнил стакан.
— Если тамада разрешит, этот бокал я выпью за Каху. Да здравствует Каха, пусть растет большой и радует сердца родных. Пусть будет умным и добрым.
Кто-то затянул застольную. Но вторые голоса не поддержали, только кое-где раздались робкие басы. Запевала упорствовал и знаками просил всех петь. Леван закусил и, когда потерявший поддержку запевала собирался замолкнуть, начал вторить. Басы тоже осмелели, и песня полилась. Радость и счастье переполняли Васо.
Арчил молчал, но его глаза сверкали. Мастер был не в ладах с песней и потому не пытался подпевать. Только временами восторженно выкрикивал:
— Ну, живее, веселитесь, ребята!
Гогия Немсадзе своим ревом мешал петь остальным, и поэтому главный в хоре замахал на него руками. Но Гогия продолжал свое. Тогда Леван взял с тарелки куриную ножку и воткнул ее Гогии в рот.
Леван заметил, что сталевар третьей печи Лексо Арчемашвили молчалив и уныл. В глазах его была печаль. Леван не знал, всегда Лексо такой тихий и замкнутый или что-нибудь сейчас беспокоит его.
— Что скучаешь, Лексо? — весело крикнул ему Леван.
Вдруг неожиданно
— Сегодня он не в духе, вряд ли пришел бы сюда, но он крестный моего сына и поэтому не мог не прийти, — с какой-то особой нежностью сказал Васо Хараидзе.
— А что случилось?
— Жена у него тяжело больна, — снова сказал Васо.
— Что-нибудь серьезное?
— Не знаю, подозревают опухоль. Врачи до сих пор не могут поставить диагноз, — нехотя проговорил Лексо.
— Дети есть?
— Мальчик и девочка.
— А опытные врачи смотрели ее?
— В Рустави осматривали, все советовали везти в Тбилиси в больницу.
— Давно болеет?
— Вот уже полгода жалуется.
— Ты знаешь мой телефон?
— Откуда мне знать?
Леван на бумажной салфетке написал номер своего телефона и передал Лексо.
— Завтра мы выходим в вечер. Позвони мне утром, я ее устрою в больницу, где работает моя мать.
Лексо положил в карман клочок бумаги, потом с трудом улыбнулся и сказал:
— А теперь не скучайте, друзья!
Выпили еще два-три бокала, Леван извинился, провозгласил тост за общий стол и ушел. Почетного гостя проводили Васо и Анета.
— Вот это человек! — сказал Арчил, когда за Леваном закрылась дверь.
— Не то что плешивый Отар.
— Да, ты прав, из-за того паршивца мы забыли вкус премиальных.
— Дело не в этом, — перебил его Арчил, — главное, человек настоящий!
— Ты прав, Арчил, сердце у него золотое! — согласились остальные.
— Если у него золотое сердце, то и мы не должны остаться в долгу.
— И не останемся! — крикнул от дверей вернувшийся Васо.
— А теперь песню! — приказал тамада.
Хидашели получил самую отстающую смену. И вдруг… Ребят как будто подменили: почти каждую смену они делали по пять-шесть скоростных плавок.
Михаил Георгадзе с трудом скрывал свою радость. Он любил, когда его избранник и выдвиженец оправдывал доверие. «По полету узнаю любую птицу», — повторял он.
Леван всегда приходил за два часа до начала работы. Стоял над душой у сталеваров предыдущей смены. Давал почувствовать всем: знайте, с кем имеете дело. Если замечал, что кто-нибудь хочет сдать следующей смене холодную или плохо загруженную шихтой печь, сейчас же бил тревогу.
За загрузку печей, за плавку и за другие операции сталеварам ставят отметки в журнале. С Отаром Рамишвили другие смены не считались, шихтой заправляли кое-как, наскоро, в холодную печь вливали жидкий чугун. Сами выполняли план, а Рамишвили терял время, исправляя огрехи предыдущей смены.
Однажды, уже после прихода Левана, чтобы выиграть время, пока не принесли металлолом, известняк положили на чистое дно, а это граничит с преступлением. Оценщик же выставил за операцию десять баллов. Леван в ярости разорвал журнал над его головой. После этого случая все боялись Хидашели. Бригадир шихтового двора Азарашвили всегда выбирал для него лучший металлолом и ферросилиций и ни на одну минуту не опаздывал с подачей материалов.