Год благодати
Шрифт:
Хотя я и уверяла, что ничегошеньки не видела, мистер Уэлк настоял на том, чтобы наказать меня.
– Отсутствие должного уважения – это скользкий путь, – изрек он. Но боль от ударов розгой по заду только еще четче отпечатала в моем мозгу то, что мне пришлось увидеть в том тайнике.
Я никогда никому об этом не говорила – даже Майклу, но я знала – то, что я видела, было останками девушек, убитых беззаконниками, это были кусочки их тел, те самые, которые продают на черном рынке как эликсир молодости и афродизиак.
Мой отец – лекарь, ищущий способы излечения
То ухо, плававшее в бутылке с раствором, принадлежало чьей-то дочери. Девушке, которую мой отец, возможно, когда-то лечил или гладил по голове в церкви. Интересно, подумала я тогда, что бы он сделал, если бы в тех склянках оказалась его дочь? Все равно бы захотел поесть моего мяса, выпить мою кровь и высосать мозг из моих костей?
– Да, кстати, чуть не забыл, – говорит мистер Уэлк, суя мне в руки нечто, завернутое в оберточную бумагу. – С Днем невест!
Оторвав взгляд от шкафа, за которым находится тайник, хранящий их грязный секрет, я улыбаюсь ему своей самой обворожительной улыбкой.
Ибо скоро я обрету волшебство, и пусть он молит Бога о том, чтобы я растратила его без остатка, прежде чем вернусь домой.
Глава 5
Слышится звон церковного колокола, и все – мужчины, женщины и дети – спешат на площадь.
– Сейчас еще слишком рано для начала церемонии, – шепчет кто-то.
– Я слыхал, что предстоит казнь, – говорит жене один из мужчин.
– Но сейчас же не полнолуние, – отвечает она.
– Они что, разыскали узурпаторшу? – спрашивает мальчик, дергая мать за юбку.
Я вытягиваю шею, желая разглядеть то, что творится на площади, и, действительно, стражники катят к виселице приставные ступеньки. От лязга металлических колес в венах стынет кровь.
Когда мы собираемся вокруг древа наказаний, я окидываю взглядом толпу, пытаюсь отыскать какой-то намек на то, что нас ждет, но все стоят, словно остолбенев, и неотрывно глядят на тускнеющий свет на холодных стальных ветвях.
Я начинаю гадать: не об этом ли Ханс пытался мне рассказать, не было ли это остережением.
Вперед выходит отец Эдмондс, белые одежды туго обтягивают его пузатое тело.
– Нынче, в наш самый священный день, на рассмотрение совета было представлено дело о волшебстве.
Не знаю, возможно это паранойя, но мне кажется, что взгляд матушки устремляется на меня.
Мои сны. Я с усилием сглатываю и оглядываюсь по сторонам – не слышал ли кто-нибудь, как я сглотнула.
Я ищу глазами Майкла и вижу, что он стоит в передней части толпы. Неужто он донес на меня? Неужто он настолько разозлился, что рассказал совету о девушке из моих снов?
– От имени совета выступит Клинт Уэлк, – говорит отец Эдмондс.
Отец Майкла выходит вперед, и мне кажется, что мое сердце сейчас вырвется из груди.
Стоя перед нами возле древа наказаний, мистер Уэлк опускает голову, словно молясь, но готова поклясться – я вижу на его лице чуть заметную улыбку.
Мне становится невыносимо. Внезапно вспоминаются все мои многочисленные грехи – их накопилось столько, что и не счесть. Я расслабилась, повела себя слишком беспечно – мне не следовало рассказывать о своих снах, если уж на то пошло, мне вообще не следовало их видеть. Возможно, в глубине души я даже хотела, чтобы меня поймали? Я уже готовлюсь ответить на обвинения, уверять совет в том, что раскаялась, поклясться избавиться от своих волшебных чар и впредь вести себя хорошо, но тут мистер Уэлк открывает рот. Сейчас он произнесет звук «Т», – проносится у меня в голове, – но вместо этого его губы смыкаются, произнося «М».
– Мэр Фэллоу, выйди вперед.
Я шумно перевожу дыхание, но этого, похоже, никто не замечает. Наверное, то же самое сделала каждая из девушек, стоящих в толпе. Несмотря на все существующие между нами различия, каждая из нас боится одного и того же – того, что назовут ее имя.
Когда миссис Фэллоу выходит из толпы, женщины подаются вперед и принимаются плевать и улюлюкать ей вслед. Моя мать в таких случаях всегда бывает первой. Не понимаю, зачем ей нужно сыпать соль на рану. Как-то раз миссис Фэллоу спасла меня – мне тогда было три года, и я заблудилась в лесу. Она взяла меня за руку и отвела домой, причем не стала ни выговаривать моей матери, ни доносить, что та позволила мне забрести в место, в которое я никак не должна была заходить. И так-то матушка ее благодарит? Мне становится стыдно.
Я пялюсь на ворота, ведущие в предместье, и пытаюсь думать о чем-то другом, но не могу, ибо слышу шуршание нижних юбок миссис Фэллоу, кажущееся нестерпимо громким, словно похоронный звон.
Мне не хочется на нее смотреть – не потому, что противно или стыдно, а потому, что на ее месте могла бы быть и я. О моих снах знает Майкл. Знает Ханс. И моя мать. Быть может, о них знают все. Но мне никак нельзя отводить взгляд от миссис Фэллоу – она должна почувствовать, что я помню… что мне никогда ее не забыть.
Она похожа на призрак – бледная, похожая на бумагу кожа, седеющая коса, лежащая на ссутулившейся спине. За ней по пятам следует ее муж – это не к добру. Интересно, знала ли, чувствовала ли она, что ее ждет?
– Мэр Фэллоу, тебе предъявляется обвинение в том, что ты не исторгла из себя свое проклятое волшебство. В том, что во сне ты выкрикиваешь непристойности и говоришь на дьявольском языке.
Я не могу представить, чтобы миссис Фэллоу повысила голос, не говоря уже о том, чтобы выкрикивать непристойности, но ее время вышло. Она не родила мужу сыновей, а всех их дочерей отправили в работные дома. Ее чрево бесплодно. Ее мужу нет от нее никакого проку.