Год Черной Лошади
Шрифт:
Женщина говорила что-то, глядя на дорогу, а Саня отвечал, подавшись вперед, склонившись к самому уху женщины, к самому ее розовому уху, сдобренному сполохом массивной сережки; Улия впервые рассматривала людву – человека – так подробно. Даже о Сане она не знала, какого цвета у него уши.
Эта женщина, властная и притягательная на сцене, вблизи казалась выцветшей и неновой, как позапрошлая афиша. Она говорила слишком громко и смеялась слишком резко. Слова ее были нечисты и потерты, будто ступеньки, по которым денно и нощно ступают тысячи
Тогда она закрыла глаза и сделала то, что прежде полагала запретным.
Идите, молча говорила она. Все сюда. Встаньте здесь и застыньте на многие часы, замрите, превратив движение в неподвижность, здесь будет вам место, здесь будет вам отдых…
Она перекраивала перекрестки. Она собирала, созывала и стягивала – и вот гигантская пробка из автомобилей всех мастей и моделей встала костью в горле многополосного проспекта, затопила, забила дыхание, и проспект захлебнулся.
– Ч-черт, – сказал затылок водителя. – С ч-чего бы это, а?
Вы не доедете, молча сказала Улия и с торжеством посмотрела на женщину.
А Саня посмотрел на нее. С недоверием и страхом.
– Вы не доедете, – сказала Улия вслух. – Видите – пробка.
Женщина ничего не сказала. Возможно, она и в самом деле не видела Улию.
– Обычно з-здесь не бывает пробок, – сказал, оправдываясь, водитель.
Саня посмотрел на часы. А потом – на женщину, будто ожидая, что по слову ее машина взлетит в воздух, и пробка рассосется.
– Приключение, – сказала женщина по-особенному низким, рокочущим голосом. – Мы поедем на метро.
– Как? – растерялся Саня.
Женщина вытащила из сумочки цветной платок и большие солнечные очки:
– Я так давно не ездила в метро… Нас не узнают, потому что никому и в голову не может такая наглость прийти… Я не привыкла отменять свои планы из-за дурацких случайностей. Идем!
И, надев очки и надвинув на лоб косынку, вылезла из машины прямо в столпотворение других машин, и Саня последовал за ней, и Улия – тоже, потому что все еще не могла поверить.
Пробка простиралась, куда хватало взгляда. На много километров вперед и назад.
Совсем рядом, за бело-красным барьером, была дыра в подземное царство.
– Саня! – крикнула Улия.
Он обернулся:
– Думала, я не догадаюсь? Ведьма!
И побежал за свой спутницей – сквозь ряды неподвижных металлических туш, за барьер, к лестнице, ведущей вниз…
– Саня!
Еще можно было его остановить. Потому что – Улия знала – если он уйдет сейчас с ней, с этой женщиной, через царство подземного ветра – случится чудовищное, все фонари навсегда погаснут, потоки движения навсегда замрут, опустеют и оборвутся провода, растрескается асфальт, лопнут стекла…
Возможно, она преувеличивала. Но в тот момент
Еще можно было его остановить.
Даже на каменной лестнице, ведущей вниз, было еще не поздно. Подземный ветер дышал смрадом и поднимал волосы – но время еще было, Санина кепка мелькала впереди, Улия знала, что сумеет, сумеет его остановить…
А потом ее подхватила людва.
Людва в час пик.
Улия скоро потеряла из вида Саню; ее пронесло мимо турникета, подземный ветер был повсюду и забивал дыхание, и Улия поняла, что это конец.
– Саня!
Черные ступеньки сами несли ее вниз. Она пыталась идти против течения, но людва держала, как застывающий бетон. Людва что-то недовольно выкрикивала; слышался голос с полукруглого белого потолка, голос говорил о том, что «метро – вид транспорта, связанный с повышенным риском для жизни, и потому требует четкого соблюдения правил»…
Лестница утащила ее глубоко под землю, под асфальт и траву, под слои песка и глины, под гнилые развалины и слежавшийся пепел, под древние кости людей и лошадей, под Город, в преисподнюю.
Поток людвы, безликий и безжалостный, вынес ее на узкую платформу между двумя провалами. Санина кепка в последний раз мелькнула впереди – и пропала за массивной колонной.
Из черноты тоннелей рванулись навстречу друг другу два воздушных потока, гонимые, как поршнями, мордами синих подземных поездов. С двух сторон надвинулись горящие глаза – два белых внизу и два красных, как угли, вверху. Встречные ветры сплелись посреди платформы; из мгновенного смерча навстречу Улии шагнул Подземный Ветер – именно такой, каким он должен быть.
Уже окутанная им и брошенная на холодный пол, она повернула голову и успела увидеть, как из окна отъезжающего поезда на нее смотрит, в последний момент обернувшись, Саня.
Эпилог
Имя его было, как осенний лист, перезимовавший под снегом – тень имени, воспоминание, может быть, легкая тень сожаления, приподнятая бровь: да, был такой певец… Правда, великое будущее, которое ему прочили, так и не состоялось. Уже спустя год о нем мало кто помнил – были другие, и много, и ярких, и пестрых, и бойких и полных жизни, афиши наслаивались одна на другую, как годовые кольца большого дерева. Лицо его, спрятанное под слоями бумаги и клея, стало одним из многих, лицом в толпе, никто не знал его имени, никто не оборачивался вслед.
Одинокий и бездетный, с годами он приобрел маленькую странность: по ночам, за считанные минуты до закрытия метро, он садился в последний поезд и выходил всегда на одной и той же станции. Уборщицы узнавали его, иногда посмеивались, а иногда на всякий случай сторонились.
Он будто искал кого-то. Но никогда не находил.
А за его спиной уборщицы на разных станциях метро – особенно те, кому часто приходилось работать ночью, перед самым закрытием – передавали друг другу подземную легенду.