Год черной луны
Шрифт:
Тата побледнела.
— Вы считаете?
— Не совсем, но… Ты знаешь, я не испытываю особой приязни к Протопопову, но, когда я вижу, что между вами происходит, и понимаю, чем это грозит ему и его семье, мне становится жутко.
— А чем это ему грозит?
— По-моему, объяснять излишне. Он начнет вести себя так же, как Иван. Разве ты хотела бы этого для другой женщины? И даже для него самого?
— Вам ответить честно или правильно?
— Лучше честно.
— Раньше не хотела бы, ни за что, а теперь мне плевать.
— Именно. Я и вижу. А между тем… тебе
Тата вопросительно подняла брови.
— Прежде всего, необходимо «создать цельную и полную идею культа Сатаны». Во-вторых, «убежденно верить во все, даже невероятное». В-третьих, «презирать все то, что выражают понятия о добре, свете и гармонии». В-четвертых, «обладать какой-либо страстью, направленной на зло». В-пятых, «иметь совесть, погрязшую во зле, преступлениях и вместе с тем недоступную угрызениям и страху».
— И все это — я?
— Отнюдь нет, но… мне бы не хотелось, чтобы ты узнала себя хотя бы частично.
— Вы слишком деликатны, Ефим Борисович, но я вас поняла. Спасибо за откровенность. Мне нечего возразить. И все же… что выросло, то выросло. Боюсь, я не в силах ничего изменить. — Она саркастически усмехнулась: — Сатана не позволит.
У меня по спине пробежал холодок.
— Деточка, не надо бросаться подобными словами. Это — вызов судьбе. Она такого не любит.
Лицо Таты стало вдруг жестким, даже неприятным.
— Не любит? Вот как? Что поделаешь, Ефим Борисович. На всех не угодишь.
От того, как это было сказано, я лишился дара речи. Стало ясно: дело не в том, что она в чем-то повинна. Вовсе нет. Дело в том, что она не может себя простить. Ей глубоко безразлично, что будет дальше, поскольку, с ее точки зрения, она ужесовершила нечто непоправимое. Характерное заблуждение грешников-неофитов.
Я воздержался от комментариев, попросил Тату принести мне в комнату чай, а когда мы там встретились, зачитал ей, как бы в продолжение разговора, следующую цитату:
«Взятая, как целое, половая магия вряд ли может похвастать какой-нибудь положительной чертой. Она не только ничего не создает — она все разрушает. Даже те случаи, когда два человека вовлекаются в процесс взаимного колдовства, неминуемо влекут за собою зло. Ибо принуждение — основное ядро всякого волшебства — является несчастием для той и другой стороны. Магия редко приносит человеку спасение, поскольку она вся основана на силе. Но что такое сила в руках человека, не сумевшего себя осилить? Ответ здесь может быть один: она — зло».
— Понимаешь, Таточка? Хоть ты и не осознаешь, но твои действия — принуждение. Оттого что человек не в силах тебе сопротивляться. Не люблю банальностей, но… мы в ответе за тех, кого приручили. А ты собираешься с ним в Испанию.
— Я еду с Умкой.
— И ты всерьез полагаешь, что он не помчится следом?
— Откуда мне знать, куда он помчится? Он свободный человек с открытой шенгенской визой. — Последние слова были произнесены с явной издевкой. Очевидно, упомянутая виза
— Ты можешь — и, с моей точки зрения, должна — порвать с ним. Ты никогда не ответишь на его чувства. Он будет из-за тебя страдать, и я отнюдь не исключаю, что это его убьет. У него опасный возраст. Но скажи мне, девочка, чье положение хуже: убитого или убийцы? Пощади его, Тата! И пожалей себя.
Тата выслушала меня. Улыбнулась. Подумала. Полистала мою книгу. А потом воскликнула:
— Вот же! Посоветуйте Протопопову: «Если за ужином, после нескольких глотков вина, вытереть себе губы цветком, взятым в церкви, и подать этот цветок любимой девушке, он обязательно пробудит в ней ответное чувство любви». — И демонически захохотала.
Я только головой покачал. Что ты с ней будешь делать?
4
Лео
Я с детства упертая. Если чего решу, землю буду грызть, а своего добьюсь. К нам в десятом классе учитель пришел на практику, пацан после института, так он говорил:
— Клеопатра — очень цельная натура. Не желает размениваться на изучение столь бесполезного предмета, как география.
Нравилась я ему.
Так вот, цельная не цельная, а всегда знала, чего хочу, и такого, чтоб метаться, как заяц, в разные стороны, у меня никогда не было. А тут вдруг с ума сошла. Причем ровно тогда, когда вроде бы все, о чем мечтала, получила. Все царства мира, как Ваня говорит. И с ним, кстати, отношения наладила. Он, правда, часто смурной ходил из-за выкрутасов своей Таты, она с ним, видите ли, знаться не желала. Скажите, какая трагедия! Но дергаться перестал, утихомирился. С виду, по крайней мере. Я, понятное дело, обижалась — меня ему, значит, мало? — но выступать особо не выступала. Страдаешь — и страдай, раз без этого не можешь. А что? Бывают такие люди. Да и Зинка меня успокоила. Я ей пожаловалась, а она и говорит:
— Ну, Клепка, ты даешь! Он с ней двадцать пять лет оттрубил! Это ж больше, чем тебе самой. И ты хочешь, чтобы он такой срок на раз-два из головы выкинул? Да кто бы он тогда был? Либо полный маразматик, либо сволочь последняя. А тебе нормальный мужик попался, радуйся. И дай человеку попереживать, не лезь к нему.
Я и не лезла. Но только раньше, когда нашу жизнь вместе представляла, всегда думала: кто-кто, а Ваня точно будет счастлив — со мной ведь. Он ли к этому не стремился. И нате вам, сплошные охи да вздохи и целый список родственников, по которым у нас горе. А я все терпеть должна.
Но когда он не выдержал и признался, что ревнует свою Тату к одной шишке у них на работе, я его чуть не пришибла! Нет, он, конечно, не сказал прямо: «ревную». Завел шарманку: «мне кажется», «в моем представлении», «неправильный шаг», «я за нее переживаю», «ее не ждет ничего хорошего»…
Я слушала-слушала, да как рубану:
— Вот что, мой дорогой! Ты от нее ушел, и теперь ее дела тебя не касаются, забудь. Тоже переживальщик нашелся! Будешь мне про ревность рассказывать, я сама какого-нибудь Протопопова заведу.