Год черной луны
Шрифт:
Еще в Москве мы с Таткой договорились обязательно съездить в Монсеррат, бенедиктинский горный монастырь. Протопопов не возражал и в дороге был почти неестественно весел. В самом монастыре он не сводил с Татки горящего взгляда, а за руку Черной Мадонны, исполняющей желания, схватился так истово, что у меня мороз пробежал по коже. Понятно, конечно, чего он просил, но… бешеные страсти до добра не доводят.
Вечером, в ресторане, между ним и Таткой разыгралась странная сцена. После нелегкого путешествия мы решили заказать вина и долго выбирали его по карте, пока, наконец, Протопопов
Он молчал и смотрел на нее — тяжело, дерзко, с вызовом.
Татка, не говоря ни слова, швырнула ему цветок через стол.
— Все равно держала в руках, — мефистофельски усмехнулся Протопопов.
Я только рот открыла: что это с ним?
Татка резко встала из-за стола и пошла прочь. Протопопов проводил ее невозмутимым взглядом и заговорщицки посмотрел на меня:
— Кофе?
Он впервые так вел себя с Таткой, по крайней мере на моей памяти, и мне это не понравилось. Я несколько раз пыталась узнать, в чем дело, но Татка лишь отмахивалась: чушь, ерунда. Но что-то в ней с тех пор изменилось. Она будто снова повзрослела.
Время летело быстро, Протопопов собрался уезжать. Вечером они с Таткой вдвоем ушли в самое приятное местное кафе и просидели там до полуночи. Когда вернулись, Протопопов зашел попрощаться со мной, сбегал в номер за вещами, сел в машину и уехал в аэропорт. Утром Татка рассказала, что он хочет взять на работе длительный отпуск, снять в Грансоле квартиру или небольшой домик и пожить месяца три-четыре, если она согласна ехать с ним и Никсоном.
— А ты согласна?
Татка глубоко вздохнула.
— Ты же знаешь — о таком я всегда мечтала. Тем более с собакой. Это предложение, от которого я почти не способна отказаться. По сути, он меня покупает, а я готова продаться. Короче, Умка, не спрашивай.
М-да. Именно что покупает, и цену предлагает достойную, вот что страшно. Но все бы ничего — в конце концов, желание швырять всякое разное под ноги любимой женщины если не естественно, то объяснимо, — когда б не пара его выступлений последнего времени.
Первое прозвучало после похода по магазинам. Мы решили сделать перерыв на кофе и устроились в уличном кафе. Мы с Таткой хором сетовали на то, что не можем найти духи, которые бы нам понравились.
— Давай я тебе сам куплю! — выкрикнул, глядя на Татку, Протопопов, только что хватанувший коньяку. — На свой вкус. Ведь главное, чтобы они нравились мне.
Татка подняла бровь. Молча. Ну а я так не обладаю подобной выдержкой.
— Это с какой же стати?
— С такой! Женщина душится, чтобы нравиться своему мужчине.
— Неужели? А если все-таки для собственного удовольствия?
— Ой, давай без феминистских штучек! — раздраженно бросил Протопопов.
Запомним, подумала я и больше спорить
— Тогда давай я куплю тебе что-нибудь другое!
— Жаждешь избавиться от денег? — ледяным тоном поинтересовалась Татка.
На месте Протопопова я бы сползла под стол, а он ничего, вполне себе смело таращил на нее глаза:
— Да!
— И сколько готов ради меня выкинуть?
— Сколько угодно!
— Тогда вот урна, — показала Татка. — Швыряй все свои кредитные карточки.
Протопопов сделал вид, что очарован шуткой, но внутренне, совершенно очевидно, взбеленился. Я еще подумала: зря она с ним так. Не простит, отыграется. Голову откусит.
Это первый эпизод.
А второй, думаю, многие сочли бы незначительным, но для меня он оказался самым важным.
Мы втроем решили попить чаю у меня в номере, а пока накрывали на стол, с улицы залетела какая-то симпатичная мошка. Она мельтешила перед глазами, мы с Таткой пытались ее рассмотреть, но вскоре забыли. А когда расселись, Протопопов с гордостью объявил, что пришлепнул надоедливую тварь.
Я — известная гринписовка, поэтому искренне возмутилась. Мошка была не кусачая и очень милая.
— Зачем зря убивать живое существо? Мог бы просто выгнать в окно.
— Нечего вторгаться в наше жизненное пространство, — хмыкнул Протопопов. — А если серьезно, эти дряни разносят инфекцию, угрожают моему здоровью, а значит, не имеют права на существование рядом со мной.
— Ошибаешься. Это мы вторглись в их пространство, да еще распоряжаемся. А им наверняка неприятно наше присутствие.
Татка не принимала участия в споре. Заскучав, она легла на мою кровать и принялась листать книжку. Постепенно Протопопов перестал ее замечать и сфокусировался на мне. Чем дальше, тем больше его глаза стекленели от злобы.
Впиваясь в меня взглядом, он металлически отчеканил:
— Они нас убить не могут, по крайней мере вот так запросто, а я могу. И убиваю. По праву сильного. Дарвин.
— А ты представь, что ты крошечный и беспомощный. Вдруг появляется какая-то громадина и сметает тебя с лица земли. Вообрази, что бы ты чувствовал.
— Насекомые ничего не чувствуют.
— Откуда ты знаешь? Есть неопровержимые доказательства? Интересно, откуда? Они — живые существа. Почему ты считаешь возможным истреблять их ради собственной блажи? Возомнил себя творцом?
— В каком-то смысле. Я — человек. И создаю для себя удобное пространство.
— Значит, если в этом пространстве случайно окажется кто-то, нарушающий твои удобства, ты его убьешь? Или все же потерпишь — при условии, что у него тоже есть право там находиться? Ведь пространство не твое личное.
— Я смету с пути все, что мне будет мешать. Решительно и не задумываясь. Все — и всех.
Я поняла намек. Надо было видеть эту зверскую рожу.
Стало ясно, что дальше надо либо выкидывать его из моего, заметим, номера — либо срочно гасить конфликт. Сама бы я выбрала первый вариант, но ради Татки смирилась со вторым.