Год французов
Шрифт:
Мак-Кенна отпил из кружки и заговорил.
— Напишу сегодня Пэту Данфи в Лонгфорд. Он всегда в курсе дел, кто где нужен. Впрочем, любой город будет гордиться, что учителем у них — поэт Оуэн Мак-Карти.
— Далеко не любой, и ты, Шон, это прекрасно знаешь, — улыбнулся Мак-Карти.
— Ничего подобного. Ничего подобного! Любой город станет гордиться. Поэт ты замечательный, имя твое чтят многие, даже те, кто тебя и не видывал.
— Только они-то и чтят. Увидели б — враз отвернулись бы. Но учитель я неплохой. Конечно, людям придется сделать скидку на мои слабости, но,
— Ты бы ограничивался пивом, — посоветовал Мак-Кенна, — а выпьешь чего покрепче — и до беды недалеко. Сегодня же вечером напишу Пэту Данфи и Эндрю Мак-Геннису в Маллингар — графства богатые, а учителей не хватает.
— Ты мне этим очень поможешь, через неделю-другую, если вестей от них не получишь, пойду дальше на восток, попытаю счастья.
— Верно, Оуэн, верно! Жаль с тобой расставаться, но сидеть здесь тебе не стоит.
— А что, если они и впрямь идут к нам морем? В молодости, еще в Керри, когда голова у меня полнилась чужими стихами, я бродил меж скал, смотрел за море. Вот, думалось мне, появятся корабли с высокими мачтами: паруса, полные ветра, воспарят над морем, точно облака.
— Даже если французы англичан прищучат, мы-то с тобой все одно в учителях останемся. В таких же лачугах нам ютиться, ту же картошку грызть. Очень-то не обольщайся!
— Нам с тобой говорить легко, — сказал Мак-Карти. — У тебя лавка да школа, у меня — поэзия. А что есть у тысяч бедняков, которые трясутся: как бы не согнали их с клочка земли; они и в пивную-то дороги не знают, потому что гроша выгадать не могут.
— А ты думаешь, французы привезут нищим из Коннахта бочки медяков на пиво?! Кровь и смерть они привезут, вот что. А мне это ни к чему.
— Да знаю, знаю.
Мак-Кенна кивнул на солдат.
— Ну а эти? Для них вся жизнь — муштра да пальба, пальба да муштра. И задумываются они о жизни не чаще, чем бабочка о воздухе, стебелек о цветке, голос о песне.
— Жаль мне, Шон, расставаться с тобой. Мало с кем можно поговорить о важном.
— А что станется с той женщиной из Киллалы?
— А ничего, — пожал плечами Мак-Карти, — с чем пришел, с тем и ухожу. Она, хоть и вдова, молода, стройна, святой перед ней не устоит.
— Ох, Оуэн, ты порой так беспечен и думаешь только о себе.
— Мы с тобой разные люди. У тебя жена распрекрасная да сынишка-пострел. Но такая жизнь не для меня. Ты посмотри на Мак-Грата из Клера, карга жена всю поэзию из него до капельки высосала, сыновья — шалопаи. Меня такой удел пугает.
— Плохой пример выбрал, Оуэн, но переубеждать тебя не стану, зачем понапрасну стараться поэту мораль читать.
Мак-Карти обнял друга за полные покатые плечи.
— На будущей неделе вернусь, до утра толковать будем.
— Что ж, значит, до будущей недели. Брид нас накормит повкуснее, а ты новые стихи почитаешь, мне их от автора слышать лестно.
— Если сочиню. Засел образ один в голове, да слов не подберу. А покоя он мне не дает. Странно, скажешь, я стихи сочиняю, будто задом наперед. Поцелуй за меня Брид, обними Тимоти.
Он уже поднялся из-за стола, но его окликнул один из солдат.
— Эй, ты там, Падди.[19]
Мак-Карти
— Эй, ты там, красный мундир, что тебе?
— Сержант сказал, здесь хорошеньких девушек полно, где же они?
— Сидят взаперти. А отцы да мужья трясутся: как бы не добрались до их женщин красавцы в красных мундирах.
— А не знаешь девиц, которые и из-под замка убегут?
— Другого кого спросите. Я сам не из Каслбара. А вы-то откуда родом?
— Я из Лондона, а приятель из Дербишира.
— Далековато вас занесло.
Мак-Карти порылся в кармане, нащупал несколько медяков и купил пива для себя и солдат. Те обрадовались и удивились. Лондонец поднял свою кружку: дескать, спасибо.
— Здесь у вас, Падди, народ смирный. Хоть отдохнем немножко. Наш полк сюда из Уэксфорда перевели, а там со смертниками повозиться пришлось.
— Со смертниками? — не поняв, переспросил Мак-Карти.
— Ну да, с повстанцами. Их там все «висельниками» зовут. Да ты, поди, слышал песню «Угомонитесь, висельники».
— Вот они и угомонились, — вздохнул Мак-Карти.
Лондонец кивнул.
— Мы их всех на Горьком холме постреляли. Правда, на душе муторно как-то было. Ведь они такие же, как мы с тобой. Почти все по-английски говорят.
— Дикари проклятые! — пробурчал дербиширец. — Ишь, против короля пошли! — Был он крепко сбит и нескор на слово. Лондонец же — сухощав и невысок.
— Всего их тысячи две набралось, — сказал он. — Загнали мы их на вершину, а, кроме пик, оружия у них никакого. Ну, мы по ним из пушек да мушкетов вдарили, а потом сабли наголо — и врукопашную. Да только ты, Падди, ответь, кому все это было нужно? Ну кому?
Мак-Карти лишь покачал головой.
— Пики да косы против пушек, — продолжал лондонец. — Сами они, что ли, враз решили с жизнью покончить? Не пойму я их, Падди.
А пиво в кружках черное, чернее болотных топей.
— Дураки они, — продолжал лондонец. — Я, положим, захочу вот приятеля побороть, но соваться не буду: от меня и мокрого места не останется.
— Дикарское, сучье отродье, — пробубнил дербиширец. — А может, и ты с ними заодно? — воззрился он на Мак-Карти.
Мак-Карти повернулся к лондонцу и кивнул на второго солдата.
— Ну-ка попроси приятеля кружечку с моим угощением отставить. Хочу посмотреть, как и от меня мокрого места не останется.
— Ну чего ты, чего ты! — добродушно ухмыльнулся лондонец. Зубы у него оказались мелкими и неровными. — Вот весь ваш ирландский норов в этом, лишь бы подраться да повздорить. Приятель обидеть тебя не хотел. Просто чуток лишнего хватил, ему б отказаться от угощения. А королевских солдат ты, Падди, не трогай. Нас тут много. Эй, приятель, — поманил он тавернщика и продолжил: — Мы же здесь не ради себя сидим, вас же защищаем. Неужто тебе охота, чтоб французишки сюда приперлись да ваших баб похватали? Или чтоб всякие смутьяны с пиками по болотам шастали, вас пугали да короля поносили? Ведь король-то у нас с вами один. Думаешь, нам охота этих бедолаг стрелять да колоть? Но что поделаешь, служба. После той мясорубки на Горьком холме кое-кого из наших прямо наизнанку выворачивало.