Год французов
Шрифт:
— Вы очень суровы ко мне.
— Вероятно. Мне, Джон, немалых трудов стоит удержаться от резкостей. Я вас крепко любил до последнего времени, и вам это известно. Но путь, избранный вами, я глубоко презираю, ибо он безрассуден и преступен. И одно преступление повлечет другое. Не вы вернетесь в Мейо победителем, а Британская армия, и тогда наш край превратится в выжженную пустыню. Я пережил годы гонений на католиков и знаю, как они боролись за свои права, — мирно, не преступая закона…
— Да полно вам! — воскликнул Джон. — А за что, по-вашему, сражаются Объединенные ирландцы, как
— Довольно, — прервал его Трейси. — Я не собираюсь ни спорить с вами, ни слушать, как вы оправдываете убийц-крестьян. Если вы желаете провести час за беседой с Элен, проследуйте к ней, она за вышиваньем. Я попросил ее побыть у себя, пока мы говорим. А я с вами на том прощаюсь. — Трейси встал, замялся, потом вдруг протянул руку Джону. — Дорогой мой, слов нет, чтоб высказать, до чего мне горько.
— Я не верю, что дружба моя с вашей семьей прервется таким вот образом, — сказал Джон. Трейси лишь пожал плечами.
Мур постучал в дверь Элен. К его изумлению, приняла она его совсем иначе: распахнув дверь, бросилась к нему на шею, худенькая, как отец, и высокая, почти вровень с Джоном, и, прижавшись щекой к его щеке, безутешно зарыдала. Он, смешавшись, стоял и гладил ее по длинным темным волосам и что-то бормотал в утешение. Но вот она немного успокоилась и пригласила в маленькую, залитую солнцем комнату.
С минуту она стояла спиной к нему, опустив голову, точно разглядывала шелковые и ситцевые лоскутки на столе, потом взяла один и поднесла к глазам. Худые плечи ее дрогнули. Вот она повернулась к нему: лицо заплаканное, глаза распухли.
— Могла ль я думать, что все так обернется?
— Как — так?
— Ты говорил, что из Франции один за другим станут приходить корабли, целая армада, что восстанет весь остров. А на деле — три жалких суденышка да сотня солдат.
— Придет и второй флот, — ответил Мур, — а возможно, и третий.
— Поздно.
— Ничуть не поздно. Таких меланхоликов, как вы с отцом, на всем свете не сыскать.
— Верно, не сыскать, если под меланхолией ты разумеешь трезвость мысли. Так вот, отец говорит, что нам с тобой больше не нужно встречаться.
— И ты согласна?
— А что остается девушке моих лет, позволь спросить? Выбор у меня невелик. Если ты уйдешь с повстанцами, ко мне не вернешься. Тебя либо заколют на обочине дороги, либо вздернут на распутье. И брат твой никакими силами не сможет вызволить тебя из беды.
— Я у брата совета не просил и в помощи его не нуждаюсь.
— Неужто ты и впрямь хочешь, чтобы тебя убили?
— Брату моему столько же дела до Ирландии, сколько до конных скачек.
— И мне тоже. Как и до Англии, или Франции, или Америки. Но ты «дело» понимаешь иначе. Для вас, мужчин, это значит — куда-то ехать, что-то создавать, претворять идеи в жизнь. Ирландия — это не чистая идея, а конкретная страна, конкретные люди, они проливают кровь, они болтаются на виселице. Ирландия — вот она, рядом, за окном.
— Что верно, то верно.
— Ах, Джон, — с чувством воскликнула она, — мне не объясниться, и тебе меня не понять.
— Ты почти слово в слово повторяешь моего брата. Словно тех же книг начиталась.
— Насчет этого можешь быть спокоен. У меня дел и без книг хватает.
— Элен, дорогая, сейчас уже не время меня переубеждать. Восстание в разгаре. Уже столько боев позади!
— Боев! Пепелищ, которые устроили темные мужланы, им только бы кулаки почесать.
— Называй их как хочешь. Ты знаешь, что меня назначили президентом Республики Коннахт?
— Знаю. — Она смерила его насмешливым взглядом, но в открытую не засмеялась. — Наслышана. Не слишком ли молод для такой чести?
— Честь эта выпала мне лишь как брату хозяина Мур-холла. У французов, что б они ни говорили, очень странные понятия о равенстве.
— Не будь ты братом Джорджа Мура, тебе бы жилось много счастливее.
— Что ты хочешь сказать?
Она в замешательстве стала теребить цветные лоскутки на столе.
— Ты его слов никогда не забываешь. Только поступаешь всегда ему назло.
— Ну и ну! Под настроение и ты глупостей способна наговорить! Да мы с братом души друг в друге не чаем. Просто у нас разные политические убеждения.
— Ах, политические убеждения! Да что мне до них! Джордж очень холодный, рассудочный человек. Порой это меня в нем бесит. Неужели ты не замечал?
— Я приехал поговорить о нас с тобой, а не о Джордже.
— А о нас с тобой, Джон, говорить нечего. Решать отцу. Джон, неужели ты не понимаешь, что участвуешь в мятеже? Что тебя могут повесить? До разговоров ли сейчас? Ведь я люблю тебя. Как же мне быть? Как быть тебе?
Она отвернулась от него, подошла к окну. За окном — блекло-зеленое поле, серые каменные ограды. Она неслышно плакала, лишь подрагивали плечи.
— Я ничего поделать не могу. Вспять не повернешь. Значит, пойду дальше по этому пути.
Элен не ответила. Джон подошел, молча обнял ее. Наконец она заговорила.
— Я бы пошла за тобой хоть на край света, говорю от чистого сердца. Но не могу. Уходят за любимым только в песнях, я же останусь дома. И вместе нам не бывать.
— Мы непременно будем вместе. Вот увидишь.
Взгляд его блуждал по полям и оградам за окном, а виделся ему он сам, отчетливо, как в большом зеркале: открытое, прямодушное лицо, еще не изборожденное житейскими морщинами, безмерно уверенное, на лбу — прядь льняных, светлее девичьих, волос; лицо юноши. Ему б ухаживать за девушками, учиться в университете, скакать верхом во весь опор, перемахивая через заборы и канавы. А сейчас он в чьей-то чужой, бессмысленной, но постоянно навязываемой ему роли: так чувствовал себя он и с Джорджем, и с Герахти, и со старым Трейси. Ему вдруг бросились в глаза пестрые лоскутки на столе, и больно кольнуло самолюбие: впору шить шутовской наряд.