Год французской любви
Шрифт:
Объяснения с родителями опущу — это личное. Скажу лишь, что никого не сдал, свалив всю вину за свое такое состояние на каких-то левых чуваков, напоивших меня чуть ли не насильно (Представили себе эту картину? В России насильно поят! Цирк какой-то…).
После обеда ко мне с опаской пришли навещатели — Бабай с Бубном. Их, не смотря на их же опасения, ко мне пустили, само собой, со словами: «Посмотрите на этого охламона!».
Я лежал, зеленый, как капустный листик, прикрытый простынкой, и дышал через раз.
— Здорово. — сказал Вовка Бубен и сел возле меня на табурет: — Ну ты вчера
— Я почти… — прохрипел я в ответ.
— А мы вчера смотрим — ты уже никакой. — вступил в разговор виновато улыбающийся Бабай: — Решили тебя домой. Девчонки говорят: «Мы его проводим!». Ну, проводили…
— А вы куда делись, суки? — выдавил я из себя.
— А мы на танцы в ДК пошли. — беспечно ответил Бубен: — Я там с такой телкой познакомился…
— Ты вчера все орал на Наташку: «Чего ты на меня ТАК смотришь?!» перебил Вовку Бабай: — Так я тебе сказать все хотел: она на всех так смотрит. У нее же зрение — минус семь, что ли, а очки она носить стесняется.
«Вот так вот. Конец иллюзий. Лучше б я умер во сне…», — подумал я, но тут спазмы в желудке напомнили мне, что я еще жив, и свесившись с кровати, я начал громкими криками пугать зеленый пластмассовый тазик…
— Ну, как история?
— Да ну, фигня какая-то…
— У тебя все фигня! Сам-то что расскажешь, а?
— Ладно, ладно, не наезжай на него. История в натуре говно. Может…
— Пацаны, давайте-ка нальем, а потом я вам расскажу, про холеру.
— Будем здоровы! За удачу! За нас с вами и за хрен с ними! Э, а у меня не нОлито!!
— …
— Ну, а теперь давай про холеру.
История четвертая
Холера
Случилось это, когда я уже второй год служил. По моему, даже стодневка уже началась… Сейчас посчитаем: так, если приказ в сентябре, то… Август, июль, июнь… Ну да, стодневка вроде как шла уже, мы, то есть деды, бритыми ходили, обычай такой.
Часть наша была небольшой, сорок с лишком человек. Правда, все чин чинарем, и казарма отдельная, и штаб свой, и столовая с баней.
Служили у нас в основном водители, соответственно, и автопарк имелся, и машины в нем, двадцать колымаг, давным-давно предназначенные к списанию.
Часть стояла в небольшом сибирском поселке, лесозаготовители в нем жили, вокруг тайга, на сотни верст тайга глухая, ни городов, ни деревень поблизости. Горы, правда, в отдалении имелись, назывались — Становой хребет.
Зимой, весной и осенью стояла в нашей части круглосуточная тоска. Делать нечего, развлечений никаких, телевизор «Горизон» только да работа, ибо, как говорил один из наших отцов-командиров майор Пендицкий: «Солдат без работы — это преступление».
Летом же все менялось. Лето в Сибире — как в Сочах. Жара стоит неимоверная, и днем, и ночью. Все ходят загорелые, как негры, при каждом удобном случае сваливают в тайгу, по грибы, по ягоды, благо, этого добра окрест собирай — не соберешь.
Кормежка же в нашей забытой всеми богами и даже Генштабом части была из рук вон. Нет, голодать — не голодали, само собой,
От жары консервы портились, вспучивались, происходил бомбаж, говоря научным языком, что на состоянии солдатского организма сказывалось, само собой, отрицательно.
Все это, а плюс к тому немытые ягоды и недоваренные грибы приводили к жутким и изнуряющим энтеритам, поносам, по-русски. От поносов страдали все, и солдаты, и офицеры с прапорщиками. А туалет типа сортир на улице, мухи, жара… Короче, предэпидемическая обстановка.
Должность санинструктора, на которого и падали все тяготы заботы об служивых организмах, в нашей части занимал человек примечательный и непростой. Звался он младшим сержантом Семеновым, имел белобрысую и несколько одутловатую внешность и происходил из Псковской губернии, простите, области.
Пскобские мужики, они же скобари, как известно, народ особый. Происхождением своим скобари гордятся страшно, до сих пор помнят, как всем миром рогатоголовых псов-рыцарей бивали и в Чудском озере их топили. Поговорок по этому случаю про себя навыдумывали, типа: «Скобарь с колом страшнее танка», «Мы — пскобские, мы — прорвемся», и всякое такое.
Не знаю как остальные уроженцы Пскова и его окрестностей, а младший сержант Семенов, в просторечии — Сема, хоть с колом, хоть на танке, хоть с водородной бомбой, напугать мог только самого себя, да и то, если бы увидел ночью в зеркале. Мирный он был парень, короче говоря.
Круглые Семины голубенькие глазки в опушке белесых ресничек жили на припухлом румяном лице только для того, чтобы закрываться при любом удобном случае, и тогда все, случившиеся рядом, могли насладиться неподражаемым, фирменным, пскобским храпом младшего сержанта.
Раз в два дня Сема шел в штаб, отпирал там носимым на шее большим ключом медпункт и вел прием, пользуя своих сослуживцев всякими таблетками и мазями, врачуя чирии и язвы, которые густо покрывали солдатские авитаминозные тела. В остальное время он был обычным воином Советской Армии, командовал отделением, ходил в наряды, словом, просто служил, не хуже и не лучше других.
Правда, иногда в Сему вселялся какой-то хитрый, наверное, тоже пскобской, бесенок. Попробую пояснить: все люди врут. Те, которые не врут, сидят в психиатрических лечебницах закрытого типа, ибо не врать противоестественно для человеческой природы, и от правдивости надо лечиться.
Но врут люди, как правило, с какой-либо выгодой. Или впрямую — обманул ближнего и обогатился, или косвенно — для авторитета, во спасение, чтобы выгородить себя или еще кого.
Так вот, когда в Сему вселялся бес, он тоже врал, но врал не просто безо всякой выгоды, но зачастую и в ущерб себе. Я, грит, восемьдесят раз подтягивался, когда в армию уходил, а тут окреп и сто раз подтянусь. И тянет пухлую ладошку, мол спорим на ящик сгущенки? Ну, визави младшего сержанта, сдерживая улыбку, солидно соглашается: спорим. Он-то, с Семой полтора года на соседних койках проспав, знает лучше лучшего, что тот даже отжаться больше двадцати раз не сможет, какие уж тут подтягивания. И бегает потом Сема, сгущенку ищет…