Год гиен
Шрифт:
Начиная с той минуты бой переходил из комнаты в комнату по всему дворцу. Как и следовало ожидать, царевич Пентаура и пара его воинов с обнаженными мечами отправились искать наследника, пробиваясь туда, где были его покои. Но вот чего они не ожидали там найти — так это ожидающих их гиганта Сама и его храбрейших воинов. В результате завязалась схватка, и застигнутые врасплох Пентаура и его люди были взяты в плен. Фехтовальное искусство могло ошеломить толпу во время праздничных дней, но не шло ни в какое сравнение с коварной тактикой людей Сама.
Потом Ненри рассказал, как с собственным отрядом нищих порвался в гарем.
—
В этот миг лекарь кашлянул.
— Не мог бы я продолжить ваш рассказ, господни градоправитель? — спросил он. — Фараон лично поведал мне, что происходило до того, как его спасли. Может, вы захотите услышать эту историю?
— Пожалуй, — проговорил Ненри таким царственным тоном, что Семеркет закатил глаза.
Целитель в это время готовил припарку из меда и трав для новой повязки и начал говорить, не прерывая работы:
— Его величество отдыхал в гареме, как обычно по вечерам. Я полагаю, он слушал, как одна из его жен играет на aрфе. И вот до него донесся шум битвы внизу. Тогда он встал с кушетки, чтобы поговорить со стражниками — но, к его удивлению, жены вцепились в него, не давая уйти. Они сказали. что боятся за свою жизнь, что он должен их защитить. Владыка понял — постепенно, как он сказал, не сразу — что жены силой удерживают его в комнате. Они вцепились в его руки так, что он не мог двинуться, обхватили его за ноги, не давая идти. Царь сказал, что был не столько испуган, сколько раздражен — что, если вы его знаете, обычная реакция его величества на нечто неприятное. И только когда к нему приблизилась Тийя, он понял — что-то очень не так. Царица несла запрещенные колдовские свитки, взятые из Дома Жизни, и нараспев читала заклинание из свитка. Она показала восковую куклу, и фараон в ужасе увидел, что кукла изображает его самого. Тийя сказала ему, что в кукле находятся обрезки его ногтей, волосы с его тела и даже его семя, которое собрали жены после того, как он ложился с ними в постель.
Братья в ужасе уставились на лекаря.
— Да, — кивнул целитель. — Тийя заставила всех южных жен присоединиться к заговору — да их и не пришлось очень долго уговаривать. Они целые месяцы планировали кончину фараона, — сами о том сказали. Написали подметные письма своим братьям и отцам, начальникам и сотникам армии юга, говоря, чтобы те поднялись против властителя. О, господа, эти женщины были очень хорошо организованы! Но к тому времени у дверей уже были ваш, Семеркет, брат и его люди. Это заставило жен запаниковать. Фараон сумел вырваться и пошел к двери как раз тогда, когда она открылась. Но хотя Тийя увидела, что все пропало, она все равно преисполнилась решимости убить мужа. Царица взяла нож и ударила фараона в живот.
— Да! Я видел, как это произошло, — согласился Ненри. — Слава богам, что это только царапина. После всех своих замыслов и злых дел царица, в конце концов, проиграла.
Лекарь плотно обвязал голову Семеркета свежей повязкой и, смущенно кашлянув, понизил голос так, чтобы слуги не могли его слышать.
— Простите, господин градоправитель, но я боюсь, что царица Тийя в точности выполнила свои замыслы.
Братья посмотрели на доктора, словно сомневаясь, правильно ли расслышали.
—
Царский лекарь резко отдал приказ своим помощникам, и те удалились из комнаты, чтобы подождать во дворе.
— То, что я говорю вам, господа, — прошептал целитель, — государственная тайна. Хотя она не сможет оставаться тайной слишком долго.
Семеркета забил озноб.
— Ну? — резко спросил оп.
Лекарь минуту помолчал, и только потом сказал:
— Вот что вы должны узнать: когда я осматривал рану фараона той ночыо, она не казалась серьезной., Я ее перевязал, как перевязал бы любой поверхностный порез. Но когда вчера я менял повязку, рана воспалилась, начал сочиться гной. Ничто не могло остановить кровотечение. Заподозрив самое худшее, я приказал немедленно привести царицу Тийю, которая содержалась в тюрьме храма Диамет. Она подтвердила свое последнее злодеяние: лезвие ножа было смазано ядом гадюки пирамид, самой ядовитой змеи. Никто никогда не выживал после ее укуса. Могут пройти недели, прежде чем жертва умрет, но она все-таки умрет. И фараон — тоже.
Услышав такие сокрушительные новости, люди в комнате не смогли взглянуть друг на друга. Семеркет сглотнул и тихо спросил:
— Он знает?
Лекарь кивнул.
— Вот почему вы должны поправляться, Семеркет — и вот почему вы должны сказать мне правду о том, как себя чувствуете. Рамзес каждый день вас зовет. Ваше имя — его единственное утешение, говорит он, потому что вы — единственный среди подданных фараона, кто и в самом деле его любит. Вы спасли его трон, и его наследник благодаря вам в безопасности. Властитель хочет поблагодарить вас лично, прежде чем…
— Поблагодарить меня? — ошеломленно спросил Семеркет. — Но он потерял из-за меня жизнь. Если бы я только выяснил правду на один-единственный день раньше!
— Но фараон наверняка так не думает, — недоверчиво проговорил целитель. — Он сделает вас богатым человеком, возвысит над всеми. Вы должен лишь сказать, что хотите получить в награду.
Но Семеркет покачал головой:
— Нет. Я ничего не хочу. Я ничего не заслужил. Я проиграл.
— Вы не можете отвергать дары царя.
Прошло два дня, а Семеркет все еще не мог стоять, не испытывая головокружения.
Он склонил голову перед министром Тохом, который пришел навестить его на одре болезни.
— Фараон щедр, — сказал Семеркет, — но я не могу принять его дары. Я ничего не сделал, чтобы их заслужить.
Раздражение мелькнуло на старческом лице министра.
— Не буду с тобой спорить, — сварливо сказал оп. — Я оставлю золото, которое он тебе послал, в моем поместье, пока оно тебе не понадобится — а оно неизбежно понадобится.
— Великий господин! — запротестовал Семеркет. — Мне не нужно такое богатство. Я буду чувствовать себя лицемером, если его приму.
— Я говорю не о том, что тебе нужно, — рубанул Тох.
Схватив трость — знак своей должности — он встал с кресла и подошел к Семеркету. Тот почувствовал, что слезящиеся глаза старика буравят его шею.
— Ты должен понять, Семеркет, — решительно сказал министр, хотя голос его стал мягче, — я говорю о том, что нужно фараону, a не о том, что нужно тебе. Мой друг, товарищ моей юности… умирает. Ему хочется выразить свою благодарность любыми способами, какими ты позволишь. Ты не можешь быть настолько жесток, чтобы ему отказать.